Мой театр. По страницам дневника. Книга I

…Когда я начал репетировать Щелкунчика, мне дали бутафорскую, фанерную саблю. Николай Романович сказал: «Коля, так не годится, она у тебя в руках смотрится как свечка!» Тогда для меня специально сделали саблю большего размера, металлическую. Вот тут-то она меня и подвела. Никто не рассчитал, что эта сабля тяжелее и что ножны, которые годились для картонной сабли, этой не подходят. Сабля упала с таким грохотом… Но я мальчик неробкий, все сделал как надо, вовремя ее поднял, дальше пошел танцевать…

А это был не просто Новый год, это – 13-е число, пятница и полнолуние… За солистами, которые вечером ведут спектакль, Большой театр всегда присылал машину. Я спускаюсь вниз, открываю дверь подъезда и вижу – в двух метрах от меня медленно идет черная кошка, намереваясь перейти мне дорогу. Я замер. Кошка тоже остановилась и уставилась на меня. Я понял, что бежать нельзя. Показалось, что мы друг на друга вечность смотрели. У меня была только одна мысль: если она сейчас мне дорогу перейдет, сколько же здесь стоять, ждать кого-то, кто первее меня из подъезда выйдет? Я первым ни за что не пойду! И тут кошка медленно повернулась и медленно пошла обратно.

Вот тебе и черная кошка – упала сабля, а впереди pas de deux. И, пока меня перепричесывали, перегримировывали, у Вирсаладзе и в декорациях, и в костюмах в последней картине «Щелкунчика» золото сменяется на серебро, я сидел и думал: «Господи, сабля упала… Что же должно еще произойти?»

Но, на мое счастье, прошло все без каких-то промахов. И еще такой момент, я от природы правша. А в партии Щелкунчика, которую Григорович сочинял на Васильева, многое поставлено влево, потому что Владимир Викторович был левшой и сам Григ – левша. У него в балетах, если идет массовая сцена, она будет закручена обязательно влево, все будет в левую сторону и через левое плечо. Вправо у Юрия Николаевича никто не бегает никогда. Потому мне сразу понятно – когда говорят, что восстановили хореографию Мариуса Петипа, а сцену завели влево, – это значит все, полное вранье! Потому что Петипа – правша, как и Баланчин. Движение влево никогда, все вправо будет.

Симачёв сразу настоял, чтобы вся партия была сделана так, как ее танцевал Васильев. Балерина делает «круг» вправо, а я влево. Для меня делать «круг» влево – некомфортная вещь, к тому же в конце pas de deux. Но Николай Романович сказал: «Вы хотите танцевать эту роль? Извольте делать как поставлено!»

На «стульчик» в adagio Наташа сама прыгнула. Я танцевал с суперпрофессионалом. И когда меня спрашивают: «Ваша любимая партнерша?» – я всегда говорю: первая. И каждый раз я звоню Архиповой 5 октября, в день ее рождения, и 13 января, в день моей премьеры, и говорю: «Наташа, я тебя люблю!» Своей энергией, своей добротой и верой в меня она совершила невозможное.

Когда спектакль закончился, меня многие пришли поздравлять. Пришел весь класс Марины Тимофеевны: пришли Леночки – Буканова и Андриенко, Степаненко, Петрова, Филин, Клевцов, Пальшина и многие другие. Довольная Семёнова из ложи во время поклонов послала мне победный жест, за кулисы в этот день она не зашла, у нее, видимо, были гости. Зато на сцену меня пришла поздравить Бессмертнова, что оказало воздействие на тех, кто хотел мне сказать что-то нелицеприятное, им пришлось прикусить язык.

По традиции, после премьеры артисту полагается «проставляться», «накрывать поляну» для труппы. На этаже солистов, в хоровой комнате, мои подруги накрыли стол с шампанским и закусками.

На следующий день у Семёновой почему-то класса не было, и я пошел на урок к Р. К. Карельской, педагогу Архиповой. Тепло поздравив меня с премьерой, при всех, мне еще поаплодировали, она сказала: «Молодец, Коля, что ты пришел сегодня на урок, но теперь все начинается с нуля. Надо начинать жизнь сначала».

Через пару дней в афише ГАБТа стояло «Лебединое озеро». Я пошел посмотреть расписание репетиций – я ж 2-й кордебалет. Смотрю, меня в «Лебедином» никуда не поставили. А я-то танцевать пришел в этот Театр, а не прохлаждаться. Захожу, начинаю выяснять с инспектором, почему не танцую. Тут в канцелярию входит Симачёв. Ему показалось, что я отказываюсь от спектакля: «Николай, как вам не стыдно?» А режиссер говорит: «Николай Романович, что вы, мы его уговариваем не танцевать, но его невозможно теперь со сцены выгнать». Тут пришла очередь удивиться Симачёву: «Просится в кордебалет?» Они говорят: «Да». – «Так поставьте! У нас нет таких людей, которые хотели бы бесплатно танцевать!»

29