Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Когда я там наконец появился, люди шарахались, гипс уже сняли, но отек и страшные синяки вокруг глаз еще не прошли. Даже Семёнова, увидев мое лицо, вскрикнула: «Господи!» – и тут же рассказала анекдот: один мужик женился, его друг спрашивает: «Ты женился, какая твоя жена?» – «Все говорят, что на Богоматерь похожа. У тебя есть фотография?» – «Есть». – «Ну, покажи». Он берет фотографию, смотрит и в ужасе восклицает: «И правда! Матерь Божья!» Потому, когда Марина на меня в таком виде смотрела в классе, все время повторяла: «Матерь Божья!»

Не дожидаясь, когда я окончательно приду в себя, на 23 февраля мне поставили Джеймса в «Сильфиде». Синяки закрасили гримом, но, так как я не оправился от сотрясения, «точка» во время вращений и прыжков у меня не находилась. Два tours и pirouettes я делал зажмурившись. Моей партнершей оказалась Нина Семизорова, по-моему, она дебютировала в этой партии. Нина репетировала с Улановой, и тут я появляюсь, весь такой «красивый»…

Эта «Сильфида» оказалась очень забавной. Весь зрительный зал был заполнен юношами в военной форме. Может, какие-то военные училища привели на «культпросвет». Спектакль был «целевой», то есть все билеты на корню выкуплены какой-то организацией. Клакеров в тот день не впустили в театр, аплодисменты раздавались только после команды, что-то типа «у!». И что самое смешное – когда открылся занавес, нас, артистов, буквально «срубил» запах свежечищенных армейских ботинок.

В общем, кое-как мы с Ниной закончили этот спектакль. Стою, а меня шатает. Получилось, что я меньше чем через месяц после операции на сцене оказался. Подошла Галина Сергеевна: «Колечка, вы так хорошо танцуете, но играете вы не то». – «Галина Сергеевна, а что делать?» Она говорит: «Ну, вам надо как-то заняться актерским мастерством, познанием…» Она добрые слова говорила, умные. «Скажите, а вы мне можете помочь?» – взмолился я. К этому времени Симачёв стал редко появляться в театре, приходил и исчезал, приходил и исчезал. Я остался практически без педагога, с Барыкиным у меня по-прежнему ничего не получалось.

Уланова, видимо, поняла, что я в отчаянии, и говорит: «Возьмите репетиции, давайте просто с вами поучимся». Когда я пришел в канцелярию и выписал репетицию – «Уланова, Цискаридзе „Сильфида“», никто не поверил, что Галина Сергеевна придет.

Кроме того, для этих репетиций на один час нам давали неудобное для Улановой время, в 16.30 или 17.00, в маленьком зале № 4 наверху. Это был не ее уровень. А Уланова раз приехала, два приехала, пять приехала, шесть приехала…

Иногда мы с ней сделаем одну мизансцену из «Сильфиды», потом она отпускала пианиста, и мы с ней беседуем. Потом стали какие-то этюды делать. Она учила меня точности жеста. Например, «нет», которое Джеймс говорил своей невесте Эффи, было одним, «нет» Медж – другим, «нет» Сильфиде вообще иначе выглядело. «Понимаете, если вы поднимите руку слишком высоко, это будет уже громкий жест, вы Сильфиде не можете так крикнуть», – объясняла Уланова.

Разобрав партию Джеймса по косточкам, я набрался смелости и сказал: «Галина Сергеевна, у меня никак не получается сцена смерти Меркуцио…» И мы стали ее переделывать.

Барыкин, который официально считался моим педагогом в классе и моим педагогом-репетитором, очень обижался, что его на эти репетиции никто не зовет. Здесь же еще «ярмарка тщеславия» – кто растит звезду. А что ее выращивать, она уже сама по себе ходит, эта звезда. К тому же я по-прежнему, каждый день, ходил на класс к Марине Тимофеевне. В общем, наживал себе врагов. Сначала на меня смертельно обиделся Акимов, когда я начал ходить вместо его класса к Семёновой, теперь на меня обижался Барыкин…

Руководство меня всячески отговаривало от семеновского класса, а когда увидели, что я репетирую с Улановой, просто взбесились: «Ты что, с ума сошел? Это что такое?»

Еще немаловажный факт. Между Галиной Сергеевной и Мариной Тимофеевной много раз возникали стычки по поводу учениц, кто с кем работает, кто у кого учится и так далее. Однажды класс закончился, и Марина мне при всех говорит: «Слушай, звонила твоя Бледная Моль, просила разрешения с тобой поработать» (Бледной Молью Уланову прозвали в годы ее учебы в балетной школе). Я прям зажался, у всех появилась «добрая» улыбка на лице, понимая, что сейчас от меня будут отлетать части тела и вылетать в окно. И вдруг Марина говорит: «Ты пойди послушай, она баба умная, глупого не скажет!» Меня потрясло, что Уланова решила позвонить Семёновой, чтобы спросить разрешения со мной поработать.

Через каждые два-три дня Марина интересовалась: «Ну что, что эта Гертруда тебе нового рассказала?» – или – «Что наша Бледная Моль, какие новости с полей?» Я ей рассказывал, Марина одобрительно кивала: «Ну-ну, молодец! Ты ее слушай внимательно, она это хорошо знает».

Надо отдать должное, Семёнова ко мне относилась вообще по-другому, чем ко всем остальным артистам из ее класса. Конечно, спуску мне Марина не давала, но это не значило, что меня обидели. Это значило, что мне очередной раз показали границу допустимого.