Мой товарищ

А потом дошло до того, что кони утопали на жнивье по колено, пасти их приходилось только на лугах и в лесу на вырубках; костер же иногда не только всю ночь держать, но даже развести нельзя было.

Однажды мы пригнали коней в ночное в Жбанкову углину. С вечера дождя еще не было, но на западе посверкивала молния и глухо ворчал гром.

— Знаете что, ребята? — говорит нам Легкий. — Дождь все равно будет, и такой, что костер наш мигом зальет. Давайте лучше устроим хороший шалаш, заберемся в него, собьемся в кучу — и спать!

Мы согласились, и шалаш тут же был готов. Забрались в него, посмеялись, поговорили кое о чем и вскоре заснули как убитые. Мы не слышали, как зашла гроза, как обрушился ливень, даже не проснулись от самых сильных ударов грома, — так иногда бывает крепок сон у нашего брата-конюшонка. А ливень на этот раз обрушился такой, что вода даже под шалаш подошла. Мы оказались прямо в луже. И если нас не разбудил гром, то от холода мы проснулись.

Мы ежились, жались друг к другу, пытались хоть немножко согреться. Но холод начал пробирать так, что у нас зуб на зуб не попадал. Огонь развести было невозможно — спички намокли, сухих дров с вечера мы не запасли. Что делать? Хоть ложись и помирай! Мы хотели было уж махнуть домой, отогреться на печке, чтобы утром вернуться за конями в лес, как вдруг сквозь темь и дождь заметили огонек. Он горел где-то среди ельника, в стороне от второго стана.

— Кто же это развел костер? — говорит Легкий.

— Пойдемте-ка поглядим. Может, и погреться удастся.

И мы пошли на огонек.

Вскоре мы увидели громадный костер, возле которого хлопотала Ульча. У костра грелись ребята второго стана: Володька Монахов, Хмызик, Трусик, Пулюка, Косуха. Тут же был и дядя Мосей. А сама Ульча знай вырубала засохшие елочки и бросала их в костер.

— Черт ее побери, вот ведьма-то! — выругался Легкий. — И как она умудрилась развести такой костер в эту погоду?

А костер трещал и сыпал искрами, он набрал такую силу, что теперь ему никакой дождь не страшен.

Мы не решились сразу подойти ближе — ведь Ульча может нас погнать, скажет: разведите сами. А как его развести, когда ни у кого из нас ни единой спички сухой нет!

— Знаешь что, Федя? — говорит Легкий. — Иди-ка ты к ней сначала один. Как-никак, а ты ей родня, тебя она не погонит сразу. А потом осторожненько намекни и насчет нас. Скажи, мол, ребята совсем замерзают.

Я пошел. Правда, у меня не было уверенности, что Ульча не погонит и меня, но холод есть холод.

Я робко подошел к огню и стал греться. Трусик накинулся было на меня, стал отгонять от огня, но Ульча на него так цыкнула, что тот сразу притих.

— Сам сушишься возле чужого костра, ни одной елочки еще не кинул в огонь! — сказала она ему.

От меня сразу же повалил пар, как из самовара. Я начал отогреваться и повеселел.

— Уль, а Уль, — тихо говорю я ей, — а Легкий и те наши ребята совсем замерзают…

Она не сразу мне ответила. Подумав о чем-то, наконец сказала:

— Пусть идут греются. Места на всех хватит.

Я побежал за ребятами. Они не заставили себя просить. Мигом примчались к костру и сначала робели подойти поближе к огню, да и места там для всех не было. Но Ульча живо распорядилась по-своему.

— А ну, черт вас побери, отойдите немного подальше, дайте посушиться другим! — прикрикнула она на своих ребят.

— Правильно, Уль, — поддакнул ей дядя Мосей, первым уступая место нашим ребятам.

После этого случая Вася Легкий стал относиться к Ульче по-другому. Он начал ее уважать. Редко-редко, и то только за глаза, называл ее «атаманом-разбойником», а уж в глаза не иначе как «Уль» да «Уль».

Не сладко было нам и после того как перестали лить дожди и установились первые заморозки.

Заморозки пошли такие лихие, что, сколько ни припасай дров для костра на ночь, все равно их не хватает.

К утру, промерзшие, мы шли по белому от мороза лугу к табуну. Лошади тоже плохо ели замерзшую траву, у них ныли зубы от нее, как говорил нам дядя Мосей.

А тут еще нас начали беспокоить по ночам волки. Они выли в болотах, кружили вокруг табуна и настолько обнаглели, что умудрялись резать жеребят на привязи возле самого стана. Правда, они не подходили к стану, если возле него находился дядя Мосей со своей «пушкой» и Полканом, но чуть что — волки тут как тут. Мы просыпались лишь тогда, когда матка жеребенка ржала от ужаса, стараясь защитить свое дитя, а сам жербенок уже дрыгал ногами в предсмертной агонии. Тогда мы вскакивали, начинали кричать, хватали головешки. Но волков и след простыл, их зеленоватые глаза воровато сверкали уже на опушке леса.

Самое страшное время для конюшат и сторожа — последние числа августа и первые числа сентября.

Восьмого сентября кончали гонять лошадей в ночное, и дядя Мосей собирал деньги и хлеб за пастьбу. А после мы уже гоняли коней поутру на ранки, без сторожа, и не большими табунами, а группами, и на стану уже бывало не больше пяти-шести конюшат.

VII Мы работаем на стекольном заводе