Мой товарищ

— Рыжего теперь не скоро найдешь. Он только в полдень явится домой. Нажрется, а там и слепни дадут ему чёсу, вот он сам и прибежит. Поехали!

Мы отправились домой.

«Как хорошо иметь товарища, да еще такого, как Легкий! — думаю я радостно. — Ну что бы я сейчас делал, если бы не он? Пропадать бы мне совсем…»

На следующую ночь я уже был на другом стане имеете с Васей Легким. Но и тут на меня свалилась беда.

День был праздничный, воскресенье. А в праздничные дни конюшата пасут лошадей с ночи до обеда, а то и весь день. В праздники на лошадях не работают.

Сегодня почти всем было приказано пасти коней весь день. Нам дали кошели с хлебом, салом и молоком.

Если уж ночью ребята резвились вовсю, то днем тем более. Сами себе хозяева, делай что хочешь. Днем с нами даже дяди Мосея нет. И сначала все шло хорошо. Мы носились по лугу как сумасшедшие, бегали наперегонки, боролись, играли в шаровни.

— Ребята, кто хочет с елки съехать? — кричит Трусик, подбегая к пушистой молодой ели, сучья которой спускались до самой земли.

— Я! — орет Пулюка.

И они полезли на елку.

Забраться на елку любому из нас ничего не стоило, а вот спуститься вниз поверх сучьев не так-то просто. Надо было хорошенько охватить руками и ногами сучья и постепенно скользить вниз. Чуть выпустил сучья — камнем полетишь вниз. Но Трусику и Пулюке было не впервой спускаться с елок. Они съезжали даже вниз головой.

К ним присоединились и другие ребята. И пошла потеха!

— Ребята! Коней поить! — скомандовал Легкий, когда солнце начало палить и кони перестали есть траву.

Мы побежали ловить лошадей. Легкий помог мне поймать кобылу, посадил меня на нее, и мы все, словно казаки, понеслись на водопой к нашей речонке Гнилушке. Ехать надо было версты три. Я все еще непрочно сидел верхом, но мне не хотелось отставать от других, и я катил вовсю.

Туда я кое-как доехал, а вот на обратном пути меня настигла беда.

Я не мог попридержать свою кобыленку — стыдно было показать ребятам, что все еще плохо держусь на лошади. А самое главное — с нами ехали девочки, и скакали они не хуже нас. Как же мне было отставать?

На нашем стане три девочки: Анюшка Романова, Арника Петухова, по прозвищу Кыля, и Дуня Воронкова. Дуня Воронкова — двоюродная сестра Легкого. Это самая лучшая девочка во всей деревне. Она годом старше меня, но ростом маленькая и такая нежная, худенькая, что дунь ветер, она и улетит. У нее очень приятный, певучий голосок, толстая коса до самого пояса, а когда она улыбается, появляются ямочки на щеках. Ей бы не следовало гонять коней, но ее меньшие братишки еще малы, а старший брат уже слишком взрослый, чтоб ездить в ночное. Дуня была любимицей в своей семье. И на нашем стане ее полюбили. Даже забияки Трусик и Пулюка никогда не обижали ее, и ото вовсе не потому, что Легкий ее двоюродный брат. Просто такая она была, что при ней всякий сам лучше становился.

Дуня пасла лошадей уже четвертый год, и хотя она была хрупкая, как хрусталь, но на коне держалась как казак. Она дружила с Аришкой Килей, и эти девочки были всегда неразлучны.

Я стал замечать, что Дуня частенько посматривает ка меня. Посмотрит, чему-то усмехнется — и ямочки на щеках. Мне сначала было очень стыдно, мне думалось, что я смешным ей кажусь.

И Легкий это заметил. Но он это понял по-другому.

— А знаешь, товарищ, — сказал он мне как-то наедине, — Дуня-то наша, замечаю я, любит тебя. Ты на ней обязательно женись, когда большой будешь, девка хорошая. И тогда мы с тобой не только товарищами, а двоюродными братьями станем.

От стыда я не знал, что и сказать ему на это. Я начал избегать Дуниных взглядов, старался не попадаться ей на глаза, а как это сделаешь, когда мы все время на одном стане?

Но потом я привык. Так привык, что и сам начал смотреть на нее. И не только смотреть, а даже разговаривать с нею начал. Конечно, сам бы я на это ни за что на свете не решился, если бы не Аринка Кыля. Она всегда подзывала меня к себе. А рядом с нею бывала и Дуня.

— Федя, поди-ка сюда, — говорила она мне.

И я подходил. Сначала робко, а потом все смелей. И разговор начинался. Потом Кыля засыпала, мы сидели с Дуней вдвоем. Дуня рассказывала мне о своих домашних делах, о матери, отце, братишках, а я только слушал и слушал… Мне нравился голос Дуни. Когда она начинала говорить, я переставал замечать все вокруг, но слышал больше ни соловьиных трелей, ни стоит кукушки, ни перезвона колокольчиков. А ведь раньше я все это замечал, готов был слушать день и ночь. Иногда и я, как Кыля, засыпал под певучую речь Дуни, но она почему-то за это ни разу не рассердилась и даже никогда не напоминала мне об этом.

Кыля хотела, чтобы в наших разговорах принимал участие и Легкий, просила меня, чтоб я его позвал, но Легкий наотрез отказался. Он вообще-то не любил девочек, а Кылю просто не переваривал, потому что она была очень некрасивая.