Уходя в магазин или погулять со своей подружкой Линдой, она спокойно оставляла нас с Володей бебиситтерами, и мы многому от английских детишек научились. Адам, например, все звуки «эй» произносил как «ай». В результате получалось, что он жил в городе «Каймбридже», видел в небе пролетающий «айрплайн», глядя на фотографию моей жены, спрашивал: «Макс, кто эта янглайди?»
Позже мы от учителей нашей языковой школы узнали, что Адам, как и все местные дети, говорит с исконно кембриджским произношением, которое с возрастом у большинства аборигенов исчезает под влиянием интеллигентной университетской среды, окружающей их. Вот что творилось бы в графстве Кембриджшир, если бы в Средние века здесь не построили университет!
А когда Кристина возвращалась домой, она первым делом осведомлялась, не обкакалась ли Алекс. Это было первым нашим знакомством с сим английским выражением, не входившим в программу филфака нашего университета.
Кристина вообще была чуть ли не самым лучшим учителем обиходного английского языка и жизненных реалий. Если бы не ее каждодневная школа, я вряд ли узнал бы, как просто и доходчиво сказать «покрути по часовой стрелке ручку стеклоподъемника» или «селедка протухла».
При прощании с семьей Хатчинсонов я спросил ее, каков мой прогресс в английском за четыре месяца пребывания в Кембридже.
Она немного подумала и ответила:
– Когда ты приехал, то, глядя на дом, говорил «здание», «сооружение», «постройка» или еще что-нибудь с латинским корнем. А теперь ты просто говоришь «дом».
Приехав в командировку в Лондон, я не преминул связаться с Хатчинсонами. Кристина сообщила мне, что они с Дэвидом давно разошлись и оба завели по второй семье. Она, в частности, вышла замуж за вдового профессионального игрока в гольф, у которого тоже было двое детей.
Кристина тут же пригласила нашу семью на рождественское представление, в котором будут принимать участие Адам и Алекс, уже ставшие подростками. Она сказала, что детей собирается навестить папаша Дэвид, продолжающий полицейскую службу в Йоркшире.
Свидание с семейством Хатчинсонов было трогательным. Не считая Дэвида. Он вырос в чинах и явно держался настороже при встрече уже не со студентом Максом, а с советским журналистом. Кто знает, может, успел заранее навести справки о моей истинной ведомственной принадлежности. Но меня его отношение не особенно волновало.
Зато Кристина позднее еще раз подтвердила, что я с самого начала не ошибся в ее доброте и отзывчивости. В сентябре 1985 года, узнав из газет от моем выдворении в числе большой группы советских представителей, она прислала письмо на адрес посольства. В нем были теплые слова поддержки и заверения в том, что акция властей никак не повлияет на ее отношение ко мне.
Первый год лондонской командировки мы с семьей провели в квартире на Мелбери-Роуд, недалеко от уютного Холланд-парка. Она досталась нам по наследству от предыдущего собкора моей газеты.
Хозяина, профессора даже не знаю чего, я никогда не видел. Он преподавал в Америке, в Стэнфордском университете и отношения с постояльцами своей лондонской квартиры поддерживал исключителыю по переписке. Именно благодаря ему, вынуждавшему меня постоянно и упорно практиковаться в написании писем, я блестяще овладел эпистолярным жанром на английском.
Хозяин-профессор оказался неимоверным скрягой. Стоило мне сообщить ему, что пора бы раскошелиться на покупку новых занавесок, которые разваливаются от ветхости, он в ответ прислал длиннющее письмо на тему, что не может такого быть. Занавески приобретены менее тридцати лет назад. По всей видимости, порывы ткани вызваны недостаточно аккуратным обращением с ней.
И так вот по каждому ничтожному поводу. Письма писались чрезвычайно вежливым и изящным английским языком, изобиловали юридическими терминами и ссылками на законодательные акты чуть ли не со времен Вильгельма Завоевателя. Поначалу я был в отчаянии, постоянно лазил в словарь, чтобы расшифровать эти замысловатые послания, но постепенно научился отвечать в том же канцелярском ключе, не забывал элегантно вставить своему визави пару ехидных шпилек. Таким вот образом я усовершенствовал свои письменные навыки, но мало чего сумел добиться от скаредного профессора в материальном плане и в конце концов решил сменить квартиру.
Вторым лендлордом опять оказался представитель академического мира – принципал женского колледжа, расположенного недалеко от Лондона.
Профессор Джон Редферн и его жена, приятные пожилые интеллигенты, с удовольствием сдали нам свою старомодную, типично английскую квартиру в старинном викторианском бслоколонном доме на Вестборн-Террас, что между северной оградой Гайд-парка и вокзалом Пэддингтон.
С четой Редфернов у нас сложились гораздо более теплые отношения.
Джон не был маниакальным Плюшкиным, но кое-какие тараканы были и в его поступках. Однажды, например, я телефонировал ему, что серьезно засорились водосточные трубы, проложенные прямо под полом гостиной.