Мой век

Последние годы Линевский жил одиноко и трудно, но раз избранное дело продолжал с отвагой, упорством и терпением. Пусть же долго будет заметен его след.

В начале тридцатых годов в «Красной Карелии» работали три поэта — Николай Грибачев, Александр Иванов, Иван Кутасов. Для областной газеты немало. Они нередко печатали на ее страницах свои стихи, но чаще всего выступали с оперативными корреспонденциями и, непременно, с очерками. Очерками стал увлекаться и я. Были среди них удачные, были неудачные. Не буду разбирать их. Это достаточно полно и верно сделано Ю. И. Дюжевым в его книге «Федор Трофимов. Очерк творчества».

С некоторых пор я стал увлекаться книжной публицистикой. Продолжая тащить тяжелый воз обязанностей ответственного секретаря редакции газеты, умудрялся выкраивать время для работы над книжками общественно-политического характера — была потребность выйти за рамки газетной работы. С Иваном Кутасовым написали книгу о Петрозаводске, с В. И. Машезерским подготовили брошюру «Карело-Финская ССР». Она вышла в Госполитиздате стотысячным тиражом. Во время Великой Отечественной войны написали с И. М. Моносовым две книжки о наших партизанах. Позже отдельными изданиями вышли написанные мной рассказы об отважном партизане Иване Карху и прославленном партизанском командире Иване Антоновиче Григорьеве.

Курсы в Москве

В 1935 году обком партии послал меня на трехмесячные курсы при Всесоюзном коммунистическом институте журналистики (ВКИЖ).

Институт размещался в старинном здании на Мясницкой улице, ныне улице Кирова. Верхние этажи его были отведены под учебные аудитории, внизу находились общежитие, столовая, другие службы. Курсанты поселились в комнатах студентов, которые только что разъехались по домам или на практику. Мне надо было побывать у ректора института. Я знал только его фамилию — Курс. И вот я в его кабинете.

Из-за стола навстречу мне поднялся маленький человек в отливающих золотом очках. У него были пышные светлые волосы и такая же светлая реденькая бородка. Одет он был в подпоясанную черным узеньким ремешком рубаху цвета хаки и такие же брюки, заправленные в мягкие сапоги. Весь — чистенький, аккуратный. Его интеллигентный вид располагал к доверию. Я, оробевший было поначалу, почувствовал себя свободно, крепко пожал протянутую мне мягкую руку, сказал, кто я такой, и объяснил, зачем пришел.

— На ваши курсы принимают только членов партии. Я кандидат. Как быть?

— Как быть? Учиться. — Курс мило улыбнулся. — Учитесь, пожалуйста.

Не знаю как другим, а мне учеба была в удовольствие. Лекции по истории партии читала старая большевичка Горная. Она рассказывала о событиях из прошлого большевистской партии с такой страстью, будто сама была горячей участницей каждого из них. Лекции Горной кто-то броско назвал песнями. Лекции-песни — счастливое сочетание революционной убежденности и педагогического мастерства.

Конечно, сейчас, спустя пятьдесят пять лет, содержание их воспринималось бы по-другому. Теперь нам известно, что не всё было так в истории партии, как преподносилось тогда. Большевики далеко не безгрешны. Но в ту пору мы, молодые люди, провинциальные газетчики, глубоко верили каждому слову вдохновенного партийного лектора. В то время еще встречались подобные, высокого класса, проповедники, нет-нет да и вырывавшиеся из цепей догматического мышления. Но их становилось всё меньше и меньше, а потом они исчезли и вовсе. Места на трибунах, кафедрах заняли цитатчики, начетчики, покорные пленники мертвых догм.

Русский язык преподавал профессор Доктусов — громадный человечина с узловатым смуглым лицом, с забавным ежиком пепельных волос над высоким лбом. Не говорил — гремел. Любил пошутить. Придя первый раз в аудиторию и поздоровавшись, сказал:

— Вот мы и познакомились. Осталась самая малость — научиться грамотно писать.

Отвечающего на уроке курсанта не прерывал, если тот даже с первых же слов начинал плести несусветное. Давал выговориться, а затем спрашивал:

— Вы уверены, что рассказывали нам об имени существительном?

— Уверен.

— За уверенность вам пять, за знания — единица с минусом. То, о чем вы говорили, не столько имя существительное, батенька, сколько глагол.

За подобными словами обычно следовал дружный смех курсантов. Смущенно улыбался и сам неудачник, запутавшийся в трех соснах. И только у Доктусова лицо оставалось каменным. Он начинал строго объяснять, что такое имя существительное, а что такое глагол и чем они отличаются, скажем, от наречия или местоимения. Объяснял и просил неудачника повторять перед всем честным народом всё, что говорил. Был навязчив и неотступен. Курсант краснел, потел, но повторял.

Доктусова побаивались, но худого слова о нем я не слышал ни разу ни от кого. Доктусовские уроки — школа на всю жизнь.