Мой век

— Ни в коем случае!

— Вы хотели, — переменил тему разговора Королев, — поговорить с Иваном Карху. Вот он сидит на топчане в сторонке, худенький, растрепанные волосы, автомат сбоку.

Я придвинулся поближе к Карху, попросил его рассказать о себе. Он усмехнулся:

— Что рассказывать. Воевать вот приходится…

— Мне о вас рассказывал комиссар. Скажите, как вам удалось захватить вражеский пулемет?

В ответ опять усмешка.

— Кто угодно захватил бы.

Я сказал Королеву, что беседа с Карху у меня не получилась. Комиссар пожал плечами.

— Ничем не могу помочь. Такой он человек.

Рано утром на следующий день отряд выступил в поход. Все были в белых халатах. Шли один за другим. Не спешили. Впереди была бесконечно длинная дорога, полная неожиданных опасностей. Надо было беречь силы для главного. Я это тоже отлично понимал, но сил хватило лишь на первые километры. Люди только еще начали разогреваться, входить во вкус, а я уже спотыкался. Усталый человек рассеян. Я не заметил довольно глубокого ухаба на лыжне и полетел вниз головой. Ну, полетел. Невелико событие, к чему его расписывать. Но дело-то в том, что снег в ту зиму был прямо-таки саженной глубины и рыхлый. Я ушел в него вместе с рюкзаком и винтовкой — весь. На поверхности остались только лыжи. То-то забавная была картина. Мужики весело потешались, извлекая меня из снежного плена, а кто-то сказал:

— Не повернуть ли этого горюна назад?

Декабрьский день короток. Незаметно сгустились сумерки. Заночевали в густом заснеженном ельнике. Развели костры, нагрели кипятку, попили чаю. Я устроился поближе к огню и тотчас же уснул. Проснулся, чувствую — вовсе окоченел. В те декабрьские дни стояли тридцатиградусные морозы. Костер потух. Пытаюсь подняться, не могу — что-то удерживает. Оказалось, примерз к земле. С трудом оторвался, побежал в лес, принес сушняку, костер снова ожил. Проснулись спавшие рядом Карху и его друг Мастинен. Попили чаю, разогрелись, подкрепились, разговорились. Стали уточнять, когда партизану тяжелее — зимой или летом.

— Всегда тяжело, — сказал Карху.

— Не говори, — возразил Мастинен, — думаю — зимой полегче, на лыжах все-таки. Особенно тебе, Иван, — чемпиону Красной Армии по лыжам.

— Вы чемпион? — спросил я Карху.

Он усмехнулся:

— Да нет же!

Я смутился. Видя мое недоумение, Карху объяснил:

— На Всероссийских лыжных соревнованиях в 1930 году занял первое место. Только и всего.

Только и всего. В этих словах, сказанных просто, без тени рисовки, был весь Карху. Он сразу завоевал мою симпатию.

Рассвет лишь обозначился, а отряд уже стал на лыжи. Я теперь шел между Карху и Мастиненом. Вчерашняя нагрузка сковала все тело. Болели не только мышцы, но, кажется, и кости. Но боль подобного рода проходит быстро. Уже к половине дня она почти бесследно исчезла.

Вторую ночь отряд провел в давно заброшенном поселке лесозаготовителей. Комфорта в промозглых бараках не много. Но отдохнули хорошо — все-таки под крышей. А потом опять шли целый день. По всему чувствовалось — приближаемся к линии фронта, вернее, к прогалине в ней, к «окну», где, по данным разведки, у противника нет не только укреплений, но и охраны. Теперь остается лишь броском перекинуться в его тыл, а там прямой путь на Паданы, где располагается вражеский гарнизон.

Отряд расположился в молодом лесу, густо поднявшемся на старой вырубке: надо было подождать разведчиков, ушедших вперед еще затемно. Они вернулись к полудню. Вместе с ними в расположение отряда прибыл и разведотряд пограничников. Журих, Королев, начальник штаба Чертков вместе с разведчиками долго сидели в наскоро собранном из хвои шалаше, склонившись над картами, не раз связывались по радио со штабом партизанского движения. Вечером поступил приказ: отряду вернуться на базу.

Неудача! Опять подвела разведка, сунулись не туда, куда следует.

Партизаны без особой радости встретили приказ об отступлении — столько прошли, столько потратили сил, и всё понапрасну. Однако и особого уныния в связи со случившимся не было. В конце концов, отчего не пережить в тепле эти дикие морозы, не встретить по-человечески Новый 1942 год, до которого осталось несколько дней. Карху не скрывал, что он доволен:

— Правильно делаем. Какого черта в открытую лезть на автоматы и пулеметы. Жизнь нам, что ли, надоела! Возьмем свое в другом месте.

Королев был злой, сердился, без особой надобности покрикивал на людей, которые к нему обращались. Мне хмуро объяснил, что безнадежно устарели разведданные. «Окна» не оказалось. Противник раньше плотно захлопнул его. Пути на Паданы в этих местах нет.

Журих отнесся к неудаче по-другому, спокойней.

— Бывает. Не всё гладко. Да мы и не юлии цезари: пришел, увидел, победил. У нас всякое бывает. Ну что ж, исправимся, как говорится. Впереди у нас ничего иного не будет, кроме походов. В любой приглашаем, по выбору.

Я сказал, что пойду в первый же, но обещания не выполнил — тяжело заболел. Экссудативный плеврит надолго приковал к больничной койке.