Мой век

Н. М. Яккола, А. Н. Тимонен, Я. В. Ругоев, П. А. Пертту, А. М. Степанов — все пятеро впрямую и основательно стали заниматься литературой после войны. Значит, за сорок послевоенных лет из дальних тогда захолустных селений одного небольшого района почти одновременно вышли пять видных писателей. Факт редчайший, а может, и единственный. Затрудняюсь дать ему исчерпывающее объяснение. Одно несомненно: корни его уходят в глубокую древность, к родникам могучего творчества рунопевцев.

В Германию

Пленные немцы довольно быстро восстановили разрушенное здание Карельской конторы Госбанка по проспекту Карла Маркса, и в нем уже в начале 1945 года разместились три редакции республиканских газет, а также занявшая весь нижний этаж типография имени П. Ф. Анохина.

В Доме печати, как громко именовали мы бывший госбанк, жизнь замирала лишь на два-три предутренних часа. Это было отражением тогдашнего бытия: только что советский народ одержал великую победу над могучим и страшным врагом. Радоваться бы! Но болели раны войны. Это было время тяжелых послевоенных испытаний и забот. В какой-то мере они отливались газетной строкой. Дел у нас было невпроворот. Работали много, не успевали. Я взвалил на себя почти ежедневную читку газеты, потому что Моносов вынужден был постоянно отлучаться из редакции по своим редакторским делам. Вот и сегодня он с утра на бюро ЦК компартии. Вернется, разумеется, поздно — заседания бюро короткими не бывают. Но надо подождать. Обязательно будут новости.

…В этот дождливый сентябрьский вечер 1945 года Моносов пришел с бюро в одиннадцатом часу и, конечно, с новостями. Одна была для меня, да такая внезапная и необычайная, что я поначалу, кажется, начал хватать воздух открытым ртом: бюро ЦК компартии рекомендовало меня корреспондентом от газет Карелии на Нюрнбергский судебный процесс главных немецких военных преступников. Заманчиво! До чего же заманчиво! Но так нежданно-негаданно. Неужели сбудется? Моносов, видя мое полное замешательство, сухо посоветовал:

— Собирайся.

— Сумею ли?

— Сумеешь, да еще как — не боги горшки обжигают. Собирайся, собирайся, с завтрашнего же дня.

Собственно, что собираться? Купил билет — поехал. Но оказалось, что всё не так просто. Прежде всего, надо было поприличнее одеться — не поедешь же за границу в полувоенно-босяцком одеянии. В первую очередь нужен был хоть и худенький, но костюм. Начали звонить по магазинам, по базам. Нигде ничего. Операция «штаны», как острили в редакции, потерпела крах.

Выручила Москва.

В закрытом магазине по Никольской улице без особых хлопот я купил всё, что требовалось. Правда, костюм оказался тесным, демисезонное пальто узким в плечах — не нашлось подходящих размеров, зато шляпа — черная, с широкими полями — пришлась впору. Такие шляпы в то время были не просто модными, а в какой-то мере официальными у нас.

Отъезд из Москвы задерживался. Мы с журналистами Василием Самутиным из Белоруссии и Владимиром Понедельником из Молдавии, тоже командированными от своих республик на процесс, жили в общежитии ЦК на Малой Бронной.

16 ноября в общежитие позвонил человек по фамилии Галан. Кто он такой, я не знал, но спросить не успел. Звонивший опередил меня:

— Моя фамилия вам ни о чем, понятно, не говорит. Но вот рядом со мной сидит Юрий Яновский.

О Яновском я, разумеется, слышал. Знал его романтично-возвышенные, вызывавшие споры книги «Четыре сабли», «Всадники», трагедию «Дума про Британку».

Сказал об этом Галану.

— Тем лучше! — обрадовался он. — Тем лучше. Дело вот в чем: мы вместе с вами на одной машине едем завтра на аэродром. Сначала машина заберет вас, а вы уже захватите нас с Юрием Ивановичем. Мы в гостинице «Москва». Не возражаете?

— Ради бога!

На следующий день, не было еще и пяти, мы с Понедельником и Самутиным подъехали к гостинице «Москва». На площадке у ее входа нас ждали высокий сухощавый человек в шляпе и длинном пальто и его плечистый, среднего роста спутник в кепке и сером полупальто. В высоком Понедельник сразу узнал Яновского, а его товарищ отрекомендовался сам:

— Ярослав Галан.

Разговорились, как только уселись в машину. Начал подвижный, нетерпеливый Галан. Он сказал, что мы летим не на Нюрнберг, как предполагалось, а на Берлин. В последнюю минуту американцы отказались принимать наши самолеты на Нюрнбергском аэродроме. Значит, на дорогу понадобится дополнительное время, а его в обрез. Сегодня 17 ноября. Судебный процесс должен открыться 20 ноября. Осталось три дня. Если сегодня не улетим, можем опоздать.