Мой век

Фабер — всемирно известный карандашный король. Темно-коричневые шестигранные фаберовские карандаши — удобные, неломкие, с мягким графитом — расходились по всей планете.

День был не холодный, но по-осеннему сырой. Огромную темную глыбу фаберовского замка мы увидели издалека. Когда подъехали вплотную, долго любовались башнями, башенками, бойницами, за которыми — лабиринты и тайники. Грубо сработанные тяжелые ворота на кованых ржавых крюках, многопудовые чугунные запоры. Всё как в добрые рыцарские времена.

— Так только снаружи, — объяснил Галан. — Внутри роскошное убранство, комфорт двадцатого века.

Я вскоре убедился в этом сам, побывав в ресторане замка. Здесь хозяева зоны — американцы — устроили бары, комнаты отдыха для журналистов, отвели специальный зал для встреч и бесед. В замке была отличная читальня с самыми свежими газетами и журналами многих стран мира. Замок окружали жилые дома для прислуги, хозяйственные постройки. В километре от него расположился городок Штайн, где жили мастера по производству знаменитых карандашей и других, не менее известных фаберовских школьных принадлежностей. Изготовляли их на фабрике — в неказистом на вид здании на берегу мутной речки Пигниц. К замку примыкал большой парк, в котором, на удивление, сохранились дикие животные и боровая дичь.

При Международном военном трибунале были аккредитованы журналисты всех континентов. Только незначительная часть их — именитые писатели — разместились вместе с судебными работниками в Гранд-отеле, находящемся в центре Нюрнберга. Подавляющее большинство журналистов устроились в поместье Фабера. Нам, советским журналистам, достался целый двухэтажный дом. Галану, Вааранди, Шимкусу и мне отвели просторную комнату на втором этаже. Галан торжественно провел меня в наше обиталище, показал уже накрытую койку.

— Это лично твоя территория.

Под вечер приехали из суда Шимкус и Вааранди. Столько было впечатлений! Рассказывали весь вечер. Меня успокаивало только то, что завтра увижу всё своими глазами. Осталось ждать недолго. Утром — в суд.

Нюрнбергский процесс

И вот это памятное утро. 21 ноября 1945 года. Садимся в красный автобус, едем минут сорок, и вот уже главный вход во Дворец правосудия. У входа два часовых — советский и американский. Вместе со всеми поднимаюсь по широкой каменной лестнице в беломраморный вестибюль с колоннами, за которыми начинаются лабиринты коридоров. Один из них привел в полуосвещенное, с черными стенами помещение. Это нечто вроде фойе, непосредственно примыкающее к залу суда. Зал белый от яркого и жесткого света люминесцентных ламп. Он разделен на две неравные части. Меньшая отведена журналистам. По правую сторону от них на возвышении вдоль стены — длинный массивный стол. За ним — советские, американские, английские и французские судьи. Все в темных мантиях, лишь наши И. Т. Никитченко и А. Ф. Волчков в военной форме. За шестью столами, занявшими большую часть зала, разместились представители обвинения. Вдоль барьера, отделяющего скамьи подсудимых от основной части зала, в темную линию вытянулись сутаны адвокатов. «Последняя линия немецкой обороны», — острили журналисты. Рядом с этой «линией» невысокий деревянный барьер, а за ним — скамья подсудимых.

Нам отвели удобное место, с которого хорошо всё видно.

В зал суда поодиночке вводят преступников. Они сидят в одиночных камерах тюрьмы, находящейся рядом с Дворцом правосудия. Тюрьма соединена с Дворцом подземным ходом. Преступников спускают в подземелье на лифте и на лифте же поднимают в здание суда.

Первым в тесную загородку грузно ступил толстый, с оплывшим широким лицом человек в сюртуке мышиного цвета, широких штанах и желтых сапогах. Это Геринг. Конвойный указал резиновой палкой место, на которое должен сесть подсудимый, и недавний рейхсмаршал, кажется, даже с готовностью тут же выполнил бессловное приказание солдата.

Ввели Гесса — сухого, бледного, с черными тенями под глазами. Один из самых фанатичных апостолов фашизма вдруг оказался в роли набожного человека. Он принес с собой библию и, как только сел на отведенное ему место, сразу углубился в чтение.

Потом — Риббентроп. У него продолговатое дряблое лицо, осунувшееся, с подушками под глазами. Гитлеровский министр иностранных дел являлся ревностным поборником и проводником разбойничьей дипломатии, которая способна была выдать и выдавала за благо любое злодеяние.