Мой век

В аэропорту собралась уже вся многочисленная группа отъезжающих. Тут были писатели Константин Федин, Леонид Леонов, Всеволод Вишневский, Семен Кирсанов, Виссарион Саянов, художники Куприянов, Крылов, Николай Соколов (Кукрыниксы), Борис Ефимов, кинооператор Роман Кармен, фотокорреспонденты, журналисты России, Украины, Белоруссии, Молдавии, Эстонии, Карелии — всех тех республик, на территории которых происходили сражения Великой Отечественной войны. Все мы были аккредитованы при Международном военном трибунале, чтобы стать свидетелями и участниками первого в мировой истории суда народов над зачинщиками войны.

Всем хотелось улететь на первом самолете. Второй может и не полететь — чего у нас не бывает. У трапа началась сутолока. Представитель ЦК Кузьмин, очевидно, потому что мы с Галаном спокойно стояли в сторонке, попросил нас помочь усадить в самолет прежде всего стариков и именитых писателей, которые почему-то волновались больше всего. Мы сделали что могли, а сами поднялись во второй самолет, казалось, последними. Но нет — в салон втиснулся и еще один человек. Он был увешан сумками. Самый последний повел себя странно: разлегся на полу у ног сидящих на скамейках и замер. Ему предложили сесть — для одного-то человека место найдется.

— Не могу, — последовал ответ.

— Вот еще барин! — не сдержался кто-то.

Тут же выяснилось, что «барин» — это фотокорреспондент. Всю войну летал по фронтам, и только лежа. Что-то неладно у него было с вестибулярным аппаратом. Конечно, сразу же нашелся советчик:

— Не можешь — не летай.

— То есть как это не летай? — сердито возразил Галан. — А если у человека призвание?

Летели на небольших по нынешним измерениям военно-транспортных самолетах. Сидели, тесно прижавшись друг к другу на узеньких деревянных скамейках, до блеска отшлифованных десантниками. В нашем самолете была арктическая стужа. Только теснота помогла выстоять.

Полет продолжался семь часов. Опустились на аэродром Шенефельд. Человек с сумками и камерой в руках первым выскочил из самолета и тотчас же затерялся среди встречающих. В Берлине было теплее, чем в Москве, но тоже пасмурно. Город окутывала неподвижная синеватая пелена.

С аэродрома на автобусах поехали в Карлхорст — один из районов Берлина, где размещалось советское командование. Нас сердечно встретили — угостили в офицерской столовой, разместили в гостинице. Нам с Галаном достался просторный светлый номер с видом на безлюдную площадь.

Дальше решено было ехать на автомашинах. Главнокомандующий советскими войсками в Германии Г. К. Жуков приказал выделить нам столько легкового транспорта, сколько требуется. Выезд завтра рано утром.

Выдалось несколько часов свободного времени. Конечно, воспользовались ими, чтобы походить по Берлину, посмотреть, какой он полгода спустя после того, как здесь затихли последние сражения кровопролитной войны.

Собрались впятером — Яновский, Галан, я и быстро сдружившиеся с нами румянолицый богатырь из Эстонии Антон Вааранди и тихий, все время улыбающийся Ионас Шимкус из Литвы. Оба старые коммунисты. Вааранди, чтобы избежать тюрьмы в буржуазной Эстонии, вынужден был бежать в Швецию. Веселый, общительный, он в первые же минуты знакомства успел рассказать, как соревновался на лыжной трассе с королем Швеции и победил.

— Что же власть не захватил? — посмеялся Галан. — Такой момент упустил.

— Что верно, то верно, — упустил, извиняюсь, — с напускной серьезностью согласился Вааранди.

Шимкус, как выяснилось потом, любил петь. Но пел себе под нос, чуть слышно. Говорили ему: «Ионас, ну что ты всё время поёшь для себя. Пой для всех». — «Не могу, — отвечал Шимкус, — привычка. В подполье привык соблюдать тишину».

В город повел нас Ярослав Галан, хорошо знавший Берлин и свободно говоривший на немецком языке. Он знал и итальянский, и польский языки, что тоже могло пригодиться.

Прежде всего, конечно, решили побывать у рейхстага. Обошли огромное темное здание кругом, почитали на испещренных пулями и осколками стенах исторические росписи наших солдат.

Рядом с рейхстагом — имперская рейхсканцелярия. Развалины ее здания ощерились кирпичными клыками уцелевших простенков, в оконных проемах без рам притаилась пугающая темнота. Посетителей развалин больше всего интересовало подземелье рейхсканцелярии. Самозваные гиды охотно рассказывали о том, что творилось здесь в последние дни войны, показывали самое, по их мнению, интересное. Вот бункер, куда опускали на лифте машину Гитлера. Вот комната, в которой он застрелился. Вот помещение, где сгорел вместе со своей семьей Геббельс.

Поднявшись из подземелья, нашли кабинет Гитлера — обширный в три этажа высотой зал с огромным столом на ножках-тумбах. Стены из красного мрамора. Но что там на одной из стен? Какой-то серый квадрат. Подошли ближе — обыкновенная грубо оштукатуренная кирпичная стена. Кто-то оголил ее, отодрав лист фанеры. Возможно, наш солдат попробовал штыком крепость немецкого мрамора, а он оказался простой фанерой.