Мой XX век: счастье быть самим собой

Олег Михайлов».

20.05.84 (Датируется по штемпелю на конверте.)

О. Михайлов из Москвы в Коктебель.

«Дорогой друг Васильич!

Узнал от Ивана Фотиевича, который подписывал мне бумагу в наш райисполком – о бывшей диспетчерской, что вы все доехали благополучно и что у вас там шли дожди. В Москве страшная жара, август стоит только что для дачи. Мы трудимся каждый на своем участке фронта: я продолжаю долбить Кутузова, а также поправил кое-как три главы из нового романа О. Б. Как мог Слава говорить ей прошлой осенью в Коктебеле: «Профессионально!» Я понимаю, отчего в ужасе Гаррий Немченко (об этом мне сообщил Лихоносов, куда Гаррий выехал). Ужас, как наворочено! Вчера мы – Слава, я, Ольга, с Тиной – были у О. Б. в Архангельском, гуляли по парку, благодаря Славе, который изъявил непременное желание искупаться, и впервые за долгий срок я подышал у нее на даче свежим воздухом, а не сидел и не только пьянствовал за столом. Вот почему, выпив 600 грамм водки, да еще полбутылки «Черного доктора», сегодня был работящ, ограничился за обедом пивом и даже остались силенки под вечер для письма.

Я все еще на бюллетене; более того, прошлый понедельник Лев обнаружила у меня... грыжу пищевода! Вот и ходи после этого к врачам! Я глотал барий, просвечивался, завтра сдаю кровь из вены. А вот поиграть ни разу не удалось, да и едва ли удастся: как-то позвонил Миша – я не мог, потом звонил ему я – он не мог. Даже Градова нет. Небось, брызнул куда-нибудь в Пицунду. Слава обещал напомнить Евдокимову обо мне: мне самому совестно. От Славы я узнал (он приехал из Новгорода, где пробыл месяц !!), что по Москве ожидается пять Гертруд: Исаев, Сартаков, Озеров и... Суровцев с Шестинским. Наверно, нарочно взяли русских самых глупых, да и весь списочек глубоко сер и бездарен. Ах, если бы я был 30 лет, да еще имел профессию астронома или шеф-повара, ей-ей подал бы заявление: «Прошу вывести меня из Союза по состоянию его здоровья...» Нет, я не верю! Вернее, не хочется верить.

Тина скоро отправится в больницу. Она шлет Гале привет, а все мы с Ольгой шлем приветы твоим ребятишкам. Да, вчера (в ночь на 12-е), ты мне снился: словно кто-то у тебя заболел, ты вернулся в Москву, и я даже плакал во сне.

Целую тебя и желаю хорошо отдыхать, работать и играть в теннис, а также накупаться до весны.

Олег Михайлов».

13.08.84 (Датируется по штемпелю на конверте.)

Из Коктебеля в Москву.

«Дорогой Олег!

Среди Гертруд называли действительно тех первых троих, которые ты называл, но Суровцева и Шестинского не называли. Вот будет анекдот. Ну что ж, посмеемся, не впервой. Но посмеемся-то сгоряча, а каково будет потом, ведь хочется пожить да и поработать тоже для пользы своего отечества, а тут, если будет такая обстановка, вряд ли удастся. Ну что ж, посмотрим, хотя эта фраза мало утешает. Когда ж наступит и наш-то день. Плохо, что ты не позвонил Евдокимову, все надеешься на великого Славу (Вячеслава Марченко. – В. П.), а сам-то ты гораздо больше его, никак ты этого не понимаешь, к тому же и Дима заинтересован в тебе, если уж говорить откровенно.

У нас тут странная жизнь. Все вьются вокруг Феликса, а он благодушно все принимает. Но вот Ванюшка приходит и говорит: пап, все спрашивают, кто такой Феликс Кузнецов? (А Феликс был объявлен как председательствующий Вечера поэзии.) Вот если б Юлиан Семенов был председателем, тогда бы все пришли.

Конечно, популярность Юлиана возросла после того «варева», которое продемонстрировали по телевидению. Ну так Феликс отрицает насчет Суровцева и Шестинского. О господи, о чем бы не писать в таких письмах, а мы вот обсуждаем такую ерунду.

Не с кем поговорить по душам. С Родичевым? Но он дудит в одну дуду: зажрались. Никто ничего не делает. А я думаю, прежде всего ты сам, Николай Иванович, совсем отошел от борьбы, завел дачу в Брянске, огород, не заводит собак, потому что одна собака испортила ему грядку с огурцами, так он ее повел к... словом, на укол. После этого говори о культуре российской. Мирнев катит бочку на Васю, всячески хочет его скомпрометировать в моих глазах, Ганина и ее «Фолкнер» величественно шествуют. Валя Сидоров шестерит вокруг Феликса. Ольшанский «надувается», делает вид ужасно занятого человека. Лишь Ваня (черт возьми, забыл его фамилию, работает в «Радуге»), славный парень (упомянуты наши писатели, друзья и товарищи. – В. П.).

Работаю, играю в теннис, купаюсь, сплю после обеда, часто думаю о тебе, единственном, с кем могу поговорить как равный с равным, с другими просто не о чем. Ведь говорить интересно о чем-то новом, правда? А тут все – отработанное.

Обнимаю. Привет Тине. Поцелуй Ольгу от всех нас, значит, пять раз. В. Петелин.

20 авг. 84».

Из Коктебеля в Москву.

«Дорогой Олег!

Только что поговорил с Галей и решил написать тебе письмо. Какое все-таки непонимание, а ведь прожили больше шестнадцати лет. И сколько раз мы с тобой говорили об этом, как все подтверждается чуть ли не каждый день.