Мой XX век: счастье быть самим собой

И вот как раз тогда, когда проблемы истории и теории социалистического реализма стали особенно актуальными и злободневными, Алексей Иванович Метченко издает книгу «Кровное, завоеванное» в издательстве «Советский писатель» в 1971 году.

С первой и до последней страницы автор с научной точностью и объективностью рассказывает об основных устоях русской литературы.

Книга А.И. Метченко остро полемична, актуальна, насыщена огромным фактическим материалом, дающим четкое представление о полувековом процессе развития русской советской литературы в ее историко-теоретическом аспекте. Пожалуй, никому до сих пор не удавалось создать подобного рода историко-теоретическую книгу. Неоценимы заслуги ученого, создавшего ее.

И все-таки не пропадает ощущение, перерастающее потом в уверенность, что А.И. Метченко чуть-чуть выпрямляет порой непостижимые в своей сложности факты литературного процесса, чуть-чуть недостает ему каких-то фактов для большей убедительности и точности тех или иных выводов. Трудно, например, согласиться с А. Метченко, когда он чересчур сурово оценивает творчество А. Белого, Е. Замятина, М. Волошина и др. Об этих художниках говорится поверхностно, а потому и малоубедительно.

Обратимся к авторитету Горького, на которого А.И. Метченко часто ссылается. В письме Каверину Горький, сообщая об остром интересе на Западе к русской литературе и призывая в связи с этим «не посрамить земли русской», упорно работать, пишет: «Я хотел бы, чтобы всех вас уязвила зависть к «прежним» – Сергееву-Ценскому, М. Пришвину, Замятину, людям, которые становятся все богаче словом»... И Евгений Замятин с большой симпатией относился к Горькому, вместе с А. Толстым, Шишковым всегда участвовал в чествованиях Горького. Правда, Горький поругивал Замятина за «Рассказ о самом главном», за «попытки иллюстрировать некую философскую теорию», за «сухую, головную выдумку», за неудачный роман «Мы», дающий возможность толковать его превратно. Но в литературе 20-х годов Евгений Замятин занимает видное место. О нем в последнее время мало говорят, а если говорят, то только в отрицательном смысле. И напрасно. Он принял революцию, оставался в России до 1934 года, деля вместе с рабочими и крестьянами все тяготы революционного времени, стремился сблизиться с эпохой, идти в ногу с веком. И шел он в ногу с революцией до тех пор, пока революция сокрушала старое, столь ему ненавистное. Но судьба Замятина оказалась трагической: радостно отказавшись от прошлого, он не мог включиться в строительство нового. Революция ему близка как художнику. В революции он ощутил новаторское, отбрасывающее все старое, она разрушила сложившийся быт, разбила то, что уродовало, искажало подлинную суть человеческую. Ему было ненавистно то, что он обозначил как уездное. А уездное столь же ненавистно и революции. Его «Уездное», «Островитяне» и ряд рассказов, разоблачающих старые, отжившие нравы и сложившийся быт, навсегда останутся в истории русской культуры. Вот почему непонятна та отрицательная прямолинейность, которая проявилась в работах А.И. Метченко по отношению к Е. Замятину и некоторым другим деятелям русской культуры, таким, как А. Белый, М. Волошин и др.

А.И. Метченко глубоко знает литературные течения дооктябрьской литературы. Приводит так много фактов, разных высказываний и свидетельств, что просто поражаешься эрудиции автора. Однако, приводя многочисленные факты и высказывания, много тонких и глубоких суждений о том, что В.И. Ленин в своей практической и теоретической деятельности даже не пытался «декретировать» реализм, навязывать его как основное художественное направление в новом государстве, сам А.И. Метченко порой допускает такие оценки деятельности некоторых талантливых мастеров русской культуры, которые похожи скорее на декреты, чем на научный анализ.

С каким-то непонятным недоброжелательством А.И. Метченко, в частности, пишет о тех, кто накануне Октябрьской революции, осознавая кризис символизма, делал попытки сблизить символизм с реализмом. А. Метченко приводит высказывания Вяч. Иванова и Макс. Волошина, которые свидетельствуют об их искренних попытках найти что-то новое в искусстве, синтезирующее два главнейших направления в развитии русского искусства накануне Великого Октября. Не о спасении символизма думали Вяч. Иванов и М. Волошин, а искренне искали новых путей: «Символизм был идеалистической реакцией против натурализма. Теперь, когда борьба за знамя символизма кончилась и переоценка всех вещей в искусстве с точки зрения символа совершена, наступает время создания нового реализма, укрепленного на фундаменте символизма. Новый реализм не враждебен символизму, как реализм Флобера не был враждебен романтизму. Это скорее синтез, чем реакция, окончательное подведение итогов данного принципа, а не отрицание его».