Мой золотой Иерусалим

С теми же тремя было несколько труднее. Один был индиец, другой — грек, третий — методистский проповедник. Первые двое надеялись, и, по-моему, совершенно напрасно, поступить в университет, а проповедник просто хотел углубить свои познания в английской литературе, доведя их до уровня аттестата зрелости школы с продвинутой программой. К сожалению, должна сказать, что индиец и на самом деле был совершенно безнадежен, я поняла это сразу, как только он предстал передо мной — с золотыми зубами, в коричневом костюме и лет ему было, несомненно, больше тридцати. Именно отчаяние, которое я испытала при первой встрече с ним, плюс его настойчивые домогательства вынудили меня согласиться взять его в ученики: я должна была убедиться, что не ошиблась в своих предчувствиях. Он явился в одно прекрасное утро, чтобы выяснить, можно ли брать у меня уроки, и я попыталась задать ему несколько вполне естественных вопросов. Например, когда он собирается держать вступительные экзамены, в какой колледж рассчитывает попасть и насколько знаком с английской литературой. В ответ он разразился трогательно путанной и не вполне правдивой речью о своей прежней деятельности, бесконечно склоняя Бомбейский университет, о котором я не имела ни малейшего представления, а затем сообщил, что собирается поступить в Кембриджский колледж Иисуса Христа, потому что там учился «ваш великий поэт Вордсворт[15]». По чистой случайности я помнила, что Вордсворт учился в колледже Святого Иоанна. Лучше бы мне не помнить, ибо, сообразив, что он говорит не то, я смутилась и растерялась. Я поинтересовалась, что именно он изучал из английской литературы, и он ответил, что занимался великим поэтом Гаррисоном, так мне, во всяком случае, послышалось, и только потом я сообразила, что он, вероятно, имеет в виду Генрисона[16]. Я поспешила дать ему понять, что решительно ничего не знаю про Генрисона и что ему следует обратиться к кому-нибудь, кто лучше знаком с литературой этого периода. На что он печально ответил, что уже ко всем обращался. «Еще бы, — подумала я, — могу себе представить». Однако, чуть ли не впервые в жизни, я все-таки сумела ему отказать, но он продолжал звонить мне, и в конце концов я подумала, что должна вознаградить его испытательным сроком. Ведь слышал же он о Генрисоне, и раз он хоть что-то о нем знает, следовательно, знает уже больше, чем я. А потом неизвестно, может быть, весь этот вздор насчет Бомбейского университета соответствует действительности? Ведь бывает же, что золотой зуб сияет над золотым сердцем и так далее в том же роде. Словом, я согласилась. И совершила ошибку. Случай оказался гиблым. Мы продирались через азы, и я даже научила его, как написать в университетское казначейство, чтобы ему прислали документы для поступления, но надежды поступить у него было не больше, чем у десятилетнего ребенка. Я никак не могла решить, что для него лучше — провалиться на экзаменах и спуститься с небес на землю, или так и пребывать в убеждении, что он выдержал бы, найди он хорошего репетитора. Конечно, решать должна была не я, выбирать предстояло ему. Во всяком случае, я делала все, что могла, и считала, что несу за него ответственность.