Мой золотой Иерусалим

С греком дело обстояло иначе. Этот молодой парень по имени Спиро тоже жаждал поступить в Оксфорд или Кембридж. Ему было всего восемнадцать, что с самого начала давало ему больше шансов, чем индийцу. Он явно происходил из богатой семьи, которую, видимо, растерял где-то на континенте; один из родителей обычно жил в Риме, другой — в Испании, хотя время от времени они менялись местами. Я начала заниматься с ним недели через три после того, как сдалась на милость индийцу, и боялась, что случай будет такой же безнадежный, но быстро убедилась, что Спиро обладает и способностями, и умом, пусть несколько поверхностными. К тому же он прекрасно говорил по-английски. Однако прошли месяцы, прежде чем я постигла истину. Просто страшно становится, когда видишь, как живучи наши предрассудки и как сильна уверенность (моя, по крайней мере) в том, что иностранец не может обладать таким коэффициентом умственного развития, каковой отличает особей, взлелеянных английской общеобразовательной системой. Я вовсе не хочу сказать, будто считаю иностранцев глупыми. Просто я всегда сомневалась, что они могут быть с нами на равных. Но в конце концов поняла, что Спиро может. Он был чрезвычайно одарен, настолько одарен, что вполне мог преодолеть вступительные экзамены и бесполезные восемнадцать лет, проведенные в лоне семьи. Спиро всегда твердил, что он — фантастический вундеркинд, но чем чаще я это слышала, тем меньше ему верила, и вдруг, совсем немного попрактиковавшись (и почти не пользуясь моими указаниями), он начал еженедельно приносить мне блестящие критические очерки с классически безукоризненным и здравым анализом — они сделали бы честь первокурснику любого университета. Я была изумлена, обрадована и слегка разочарована, когда обнаружила, что ошиблась в своей оценке. Я старалась не показать ему, как изменилось к лучшему мое мнение о его возможностях, но знала, что он прекрасно все понял. Спиро был потрясающе самоуверенный юноша, но в свои восемнадцать лет он имел на это право.

Методистский священник был тихий, неуверенный в себе милейший человек, беспокоившийся только, как бы не смутить меня своими религиозными взглядами. Он считал своим долгом изучать таких классиков, как Мильтон[17] и Элиот[18], но настоящей его страстью был Вордсворт, в котором его восхищало как раз то, что мне в творчестве этого поэта казалось наиболее уязвимым. Он, конечно, легко сдал бы экзамен на аттестат зрелости школ с продвинутой программой, поскольку был гораздо начитаннее, чем большинство школьников, но критические разборы произведений он писал неважно, так как прежде никогда этим не занимался и был слаб в литературоведческой терминологии. Он проходил курс ради собственного удовольствия и экзамены в любом случае выдержал бы, поэтому я не знала, надо ли нам отшлифовывать его сочинения. Мне не хотелось портить ему удовольствие, отрабатывая технику стиля, хотя, наверно, именно за это он мне и платил. В результате мои поправки всегда были столь же осторожны, сколько и его рассуждения о Боге, без которых в разговорах о творчестве Мильтона не обойтись.

К концу третьего месяца беременности я уже места себе не находила от беспокойства за судьбу четырех своих подопечных. Инстинкт нашептывал мне, что проще всего объявить себя больной и отказаться от дальнейших занятий, но как бросить их на полпути к экзаменам, мучилась я, где они найдут нового репетитора, да еще такого недорогого и квалифицированного. То я убеждала себя, что их не касается, будет у меня ребенок или нет, то начинала реветь от полнейшей нелепости и запутанности ситуации, и мне казалось, что у меня не хватит стойкости ее вынести. Я понимала: надо на что-то решаться, ведь все равно меня вынудит время и изменения в фигуре. Правда, я слышала о женщинах, которые ухитрялись скрывать свое положение до шести месяцев, если не больше, но мне такая скрытность была не по душе. С другой стороны, как найти подобающие слова?