Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть вторая (СИ)

  - Ну, ты давай выбирай выражения-то, и за словами следи, ядрёна мать! - одёрнул Кольку Кремнёв, бледнея. - "Бред чистой воды", "пошлятина"! А "рана на сердце" - это тебе не бред, не пошлятина?! "Рана на сердце" - это мгновенная смерть, да будет тебе известно, от обширного инфаркта. И используется это выражение писателями и поэтами исключительно как фигура речи, не более того. Как, к слову сказать, и "камень". У цыганок, кстати, любимое выражение при гадании на картах: "у тебя на сердце камень", - ну, то есть, тяжесть на сердце, боль, нестерпимая мука из-за чего-то там. Люди слушают их, цыганок, уже сотни лет - и понимают прекрасно, что они этим хотят сказать, согласно трясут головами, а не орут заполошно, как ты, умник хренов. Наоборот, исправно платят гадалкам денежки!

  - Да при чём тут цыганки-то, Максим?! - громче прежнего начал голосить Колька, заканчивая переодеваться. - Чего ты мне в пример приводишь этих привокзальных дур?! Я тебе про высокое искусство говорю, про большую поэзию в лице Кочеткова! - а ты мне чумазыми и необразованными цыганками в глаза тычешь! Ты же - будущий выпускник МГУ, как-никак, а в разговорах опускаешься до жаргона и сленга цыганок! Сморозил глупость - имей мужество ошибку честно признать! А не крутись тут ужом изворотливым! "Камень", - ещё раз тебе говорю, - это лажа и бред, чистой воды пошлятина! "Рана" же - это большое и высокое искусство! Вот и вся разница!

  - Слушай ты, умник, - не выдержал Кремнёв поучений нахального и дурного хохла-сожителя. - А не пошёл бы ты на х...р отсюда! Учить уму-разуму будешь детишек своих, когда заведёшь. А меня учить не надо. Тем паче, тебе, м...даку. Я, в отличие от тебя, сессии вовремя сдаю, и стипендию всегда получаю. И с первого раза в Университет поступил - с 4-ой по сочинению. А ты в круглых двоечниках ходишь с первого курса, раздолбай, тебя только со второго раза на истфак приняли. Да и то с трудом! А теперь кого-то ещё учить берёшься, придурок!

  - Да сам ты придурок! - зло выпалил в ответ рассвирепевший Колька, после чего пулей выскочил в коридор, красный как помидор, громко хлопнув дверью...

  12

  После этого случая между Меркуленко и Кремнёвым будто бы пробежала чёрная кошка - огромная такая, страшная и угрожающая своим жутким видом. Оба затаили злобу один на другого, сухо и холодно общались между собой, да и вообще мало стали видеться, хотя и спали рядом по-прежнему, в одной комнате.

  Окончательно же их рассорил и отдалил, врагами вечными сделал один паскудный случай, произошедший через месяц ровно - в 10-х числах ноября, когда Кремнёв только-только из поездки по Европе вернулся и успел даже с Мезенцевой второй раз неудачно встретиться и поговорить. После чего, повторим, он уже окончательно скис и сник, плетьми опустил руки, к жизни совсем утеряв интерес и, одновременно, к учёбе. Он только и делал до Нового года, что валялся на койке пластом, раз в неделю в "стекляшку" заглядывал для вида, чтобы связь с факультетом окончательно не потерять - с товарищами и преподавателями. А по вечерам гулял в одиночестве или ходил в Манеж от скуки и по инерции - с дружками-спортсменами там стоял и болтал или наматывал круги на дорожке тупо и без души. Толку от него, как от спринтера, было уже мало с таким-то его настроением кислым, если он вообще был...

  13

  В 10-х числах ноября, проснувшись поздно по обыкновению, когда колготного Меркуленко уже не было в комнате: с утра пораньше убежал куда-то деловой и скрытный хохол, - Максим вдруг вспомнил, что собирался слазить на антресоли. Туда он в сентябре ещё закинул зимние вещи свои за ненадобностью, чтобы не занимать ими нижний шкаф, очень маленький и для двоих тесный. Поднявшись с кровати и пододвинув стол к антресолям, он залез туда с намерением достать пальто и зимние сапоги из целлофанового пакета, ибо на улице уже становилось холодно и сыро, - и сбоку от своих вещей он увидел небольшой тугой свёрток, которого раньше не было, и который его заинтересовал. Не слезая со стола, он развернул его, завёрнутый в газету сначала, а потом ещё и в белую тряпку, и увидел там полуторакилограммовый кусок астраханского балыка - вкусного, свежего и аппетитно пахнущего...

  Несказанно удивившись находке, он спустился с ней вниз и прямиком направился в соседнюю комнату к Жигинасу - проверить: на месте ли тот, не умотал ли куда спозаранку... Жигинас был на месте, к счастью, и тоже только проснулся: сидел на койке с сонным видом, собираясь в душ идти.

  - Серж! - с порога обратился к нему Кремнёв, подходя вплотную к товарищу и показывая тому балык. - Ты посмотри и подивись, что я только что у себя на антресолях нашёл, что Меркуленко от нас с тобой прячет, сучонок.

  После этого он отдал Жигинасу свёрток, чтобы тот самолично подержал в руках и оценил находку.

  Жигинас взял балык, поднёс его к носу, понюхал, зажмурился от удовольствия: "вкуснотища!" - произнёс, после чего добавил сонно: