Моя дорогая Ада

Я взяла книги, переданные Жаном и Дорой в подарок моим родителям, железнодорожную станцию для Спутника, купленную еще до отъезда, галстук в сине-красную полоску для отца и тройной концерт Бетховена для матери. Хлопнула дверь комнаты Спутника. Его отправили наверх. Теперь родители зажигали в доме все свечи. И последней – елку. Я ждала на кухне. Музыка смолкла. Тишина. Последнее мгновение перед кульминацией. Потом прозвучало три звонка. Дверь детской распахнулась. Спутник с головокружительной скоростью понесся по лестнице, перепрыгивая по три-четыре ступеньки за раз. Как и каждый год, двустворчатые двери в гостиную начали со скрипом раскрываться под «Хорошо темперированный клавир» Иоганна Себастьяна Баха, но на этот раз застряли. Что-то с глухим ударом упало на пол, раздался сдавленный крик, между створками осталась узкая полоска гостиной, желто-красная, как огонь, на полу лежала моя мать, рядом сидел отец и щупал ее пульс.

– Сала?

Я осторожно подошла ближе, Спутник прижался ко мне, отец бросился к телефону.

– Подозрение на выкидыш, двадцать четвертая неделя, поздняя беременность. – Я врач. – Нет. – Нет, она потеряла сознание. – Известных осложнений нет. – Фронау, Гральсриттервег, 11, серо-желтый дом. – Пациентка находится на первом этаже.

Он стоял к нам спиной. Я слышала, как он произнес нашу фамилию, а потом дрожащей рукой положил трубку.

Оно

Она провела в больнице три недели. К нам переехала Мопп. Медленно тянулись дни. Утром, по дороге в школу, я отводила Спутника в детский сад. Мопп забирала его в обед, готовила, стирала белье, гладила белые рубашки для моего отца. Уроки, сначала мои, потом со Спутником. Ужин. В кровать.

За это время мой отец не произнес почти ни слова. Иногда я видела его у окна – худого, погруженного в себя. Спутник заболел. Поднялась высокая температура. Ему пришлось на несколько дней лечь в детскую больницу.

Я избегала любых контактов в школе и шла домой кратчайшим путем, чтобы запереться в комнате на остаток дня. Каждый день я проходила на переменах мимо Хаджо, не встречаясь с ним взглядом. Притупление чувств. Беспристрастие. Франц иногда появлялся в моих снах, если я не забывала их сразу после пробуждения.

Мне не позволяли навещать мать в больнице. Говорили, ей нужен отдых. Мне было все равно. Собственное отражение смеялось надо мной мертвыми глазами. Какое я имела право забеременеть? Как и тогда, в материнской утробе, я разрушила жизнь. Моя мать хотела ребенка. Я нет. Как все могло настолько далеко зайти? И что дальше? Передо мной возникали лица друзей родителей. Я стояла среди них и ждала, когда в меня полетит первый камень.

Я села голая перед зеркалом. Широко расставила ноги. И впервые в жизни решилась посмотреть. Как мне это называть? Не существовало названия, к которому я не испытывала бы отвращения. Попа? Просто смешно. Я осторожно раздвинула губы. Передо мной открылся безмолвный розовый рот. Как ребенок, девочка, которая не учится, потому что с ней никто не разговаривает. Я сердито на него посмотрела. Почему ты не разговариваешь? Рука вцепилась в пах. Наконец – боль. В ту ночь я спокойно заснула.

Белая женщина

Вернувшись, мать сделала уборку. Всю мебель переставили, ничего не осталось на прежнем месте. Шкафы стояли пустые. Кучи одежды накапливались на полу, прежде чем оказаться в мусорном баке. Нелюбимая посуда разбивалась в бочке возле гаража. Я спустилась в свою комнату и натянула на голову одеяло.

В следующие недели в доме стало тихо, даже проигрыватель молчал, будто сломал руку. Когда я возвращалась из школы, на столе ждал обед. Безвкусный. Отец спрашивал мать, как у нее дела. Она молчала. После еды он ложился на полчасика подремать, потом возвращался в клинику для дополнительных обследований. Я тем временем помогала матери на кухне и отводила Спутника к другу Мартину. Возвращаясь, я каждый раз словно заходила в дом мертвых.

В шкафу в ванной я обнаружила бесчисленное количество таблеток – на любой случай, для любого настроения и в любой мыслимой дозе. Мать уже удалилась в спальню, откуда выходила только для приготовления ужина.

По ночам мне постоянно снилась белая женщина. Без лица, с телом, будто вырезанным из листа бумаги, она бесшумно парила по нашему дому. Ее не видел никто, кроме меня. Когда я пыталась к ней приблизиться, она растворялась. Если я снова ложилась, она внезапно прыгала мне на грудь.