Моя дорогая Ада

– После Адольфа нашим следующим, правда, чуть более скромным гостем станет…

Дядя Шорш расхохотался:

– Немного соседских любезностей, так сказать, в отместку за Бетховена.

– Петер Александер – австриец? – спросила тетя Аннелиза.

– К сожалению, этого нельзя отрицать.

– А Бетховен – нет?

– Аннелиза, я тебя умоляю, он же из Бонна, – сказала моя мать.

– Тише, дорогая Сала, спокойно – ты уж прости, что вмешиваюсь.

Дядя Ахим не любил, когда критиковали его жену.

– Ну, зато здесь всегда узнаешь что-нибудь новенькое, – заметил дядя Герхард.

За последние месяцы он постарел лет на двадцать. Когда отец открыл бутылку белого вина, на экране появился маленький мальчик с аккуратным пробором, звонким голосом и серьезным лицом. Он начал выступление. Похоже, некоторым членам компании хит был знаком – они мягко покачивались в такт музыке и тихонько подпевали. Зрелище оказалось страшнее любой «Комнаты страха». Здесь не было ни преувеличений, ни иронии, их лица оставались серьезны, убийственно серьезны, пока они слушали послушного мальчика с экрана.

Мама
Не нужно плакать о сыне
Мама
Судьба сведет нас однажды
Мама
И жизнь приносит лишь горе и боль

Дядя Ахим описал рукой круг, словно приглашая всех присоединиться, что они по его сигналу и сделали.

Тогда я думаю лишь о тебе,
О, мама, ведь за меня молится сердце твое.

Когда умолкли последние такты, все замерли в тишине. Я тогда и не подозревала, что это песня из их юности, что нацисты подпевали ей столь же проникновенно, как сейчас дядя Ахим. Погрузившись в мысли, все пялились в пустоту. Я беспокойно заерзала на стуле. Что сейчас произошло? Неужели это мои родители? Неужели это их друзья? Казалось, все они, кроме дяди Шорша, страдают преждевременным трупным окоченением.

– Ах, какая прелесть, – сказал дядя Ахим.

– Действительно, трогательный мальчишка, – согласилась тетя Аннелиза.

– Да, очаровательно, – добавила тетя Гертруда.

– И эта детскость, правда? Чистое, неподдельное детство на лице, – продолжал дядя Ахим.

– Чистое, неподдельное детство? Ахим, ты же не серьезно, я тебя умоляю.

– Да, я как-то тоже на знаю… – Отец принял сторону своего друга Шорша. – Немного слащаво. Очередной карапуз.

– Ага, зрелище для стариков.

– Стариков? Да что с вами сегодня? Дорогие мои! Не позволяйте духу времени дуть вам в лицо! – Дядя Ахим сердито вздрогнул. – Это не Бетховен, но вполне милый шлягер в отличие от тупых и агрессивных негритянских перестуков. Дрыгающиеся психи, целое поколение сорвалось с цепи и хочет растоптать наши главные ценности!

– Какие именно ценности, скажи, пожалуйста? Мне очень интересно, дорогой Ахим.

– Я хочу сказать, – снова вмешалась тетя Гертруда, – хочу сказать, только подумайте, например, о матери того бедного мальчика.

– Какого еще бедного мальчика? – уточнил дядя Ахим, слегка раздраженный дополнением тети Гертруды.

– Ну, который недавно умер, как там его звали?

– Бенно Онезорг. – Все испуганно на меня посмотрели, словно забыли о моем присутствии. – И он не умер, его застрелили. Точнее говоря, убили.

– Онезорг, ну и фамилия, нет, правда, звучит жутковато, – сказал дядя Герхард. Качая головой, он потянулся за бутербродом. Тарелка оказалась пуста.

– Ой, – произнес он.

– Убийство? Еще ничего не доказано. Я считаю это злонамеренной инсинуацией. Клеветой, – сказал дядя Ахим.

Я подумала о его дочери Петре, совершившей в прошлом году самоубийство, и спокойно подняла голову.

– Да, ты-то там, слава богу, был.

– Ада, пожалуйста, – сказала мать.

– Убийцам, – сказала я, – или тем, кто знался с убийцами, этого не понять. Каким образом?