Моя душа темнеет

– Но если мы не возьмем стену, то не возьмем и город!

– Забудь о стене. Стена – это твой последний шаг. Если хочешь завладеть городом, что тебе нужно в первую очередь?

Мехмед нахмурился, глядя на карту и продолжая неосознанно водить пальцами по стене вокруг города. Но потом его взгляд сменил направление, а выражение лица стало задумчивым. Он провел линию от стены к проливу Босфор. Это была точка, через которую все корабли провозили съестные припасы, солдат и помощь из Европы.

– Нужно перерезать горло, – сказал он. Он соскочил с кровати, схватил чернильницу и перо. По одну сторону узкого отрезка находилась башня, построенная его пра-прадедушкой Баязидом, крайняя точка османской земли перед Византией. Он нарисовал такую же башню на другой стороне – на стороне Византии. А потом провел линию по разделявшей их воде.

Лада захлопала в ладоши, и этот резкий звук наполнил комнату эхом.

– Откажи им в помощи. Встречай их на море и на земле. Заставь их биться с тобой на всех фронтах, растяни их в самую тонкую линию – и где-нибудь она прорвется. Стучи в каждую дверь – тебе нужно, чтобы открылась лишь одна из них.

Улыбка Мехмеда потухла, его руки благоговейно зависли над картой. Иногда они так же касались Лады, и она ощутила в груди странную ревность к тому, что он смотрел на город с таким же уважительным голодом.

– Если я проиграю, – сказал он, – это будет конец.

Лада рассмеялась.

– Тогда не пытайся, барашек. Держись своего стада. Охраняй свои границы. Никто не говорил, что ты обязан взять Константинополь. Это всего лишь мечта.

Мехмед поднял на нее глаза, и в них вспыхнул огонь.

– Это не просто моя мечта.

Она закатила глаза.

– Да, я наслышана о твоем драгоценном пророчестве.

– Я говорю не об этом. Вся моя страна была основана на мечте. Меньше двух сотен лет назад мы были племенем, бегущим от монголов. У нас не было своего дома. Но наш предводитель, мой предок Осман Гази мечтал о том, чтобы мы стали чем-то большим. Он увидел, как из груди великого шейха поднялась луна и опустилась в его грудь. Из его пупа выросло дерево, и его ветки разрослись вширь, прикрывая собой весь мир. Тогда он понял, что его потомки, его странствующий, бездомный народ станет править миром. Разве то, как далеко мы продвинулись, не доказывает истинность его видения? Я унаследовал это, Лада. Это призвание и мечта, от которой я не могу отказаться. Помочь разраститься дереву моя задача, и я должен.

Ладе хотелось поиздеваться над ним, хотелось поспорить, но ее душа ей этого не позволила. Она разделяла эту идею о том, что есть что-то, что намного больше тебя, что-то всеобъемлющее, от чего невозможно отказаться. Она знала, что Мехмед никогда не будет цельным, не будет самим собой без этого города, который он должен был завоевать, как знала и то, что она сама никогда не будет цельной без своей страны.

Мехмед наклонился к ней.

– Я могу это сделать. Мы можем это сделать. Вместе.

– Нельзя всегда получать все, что хочется, как бы сильно мы этого ни хотели, – прошептала она.

Неверно истолковав ее настроение, Мехмед запрыгнул на кровать, зарылся лицом в ее груди и попытался просунуть руку ниже по ее животу. Она, как всегда, схватила его пальцы и скрутила их так сильно, что он взвыл от боли и оставил свою попытку.

– Ты жестокая, – сказал он, подняв ее волосы к своему носу и спрятав в них лицо.

– Хочешь сейчас об этом поговорить? – В вопросе его гарема они пришли к подобию соглашения: Лада делала вид, что гарема не существует, а Мехмед о нем никогда не упоминал. Но она все еще отказывалась дать ему все, чего он хотел. Она знала, что сохранить невинность – единственный способ защитить себя и не позволить своему сердцу полностью растаять в мужчине.

А еще она боялась, что как только она допустит его к себе, он перестанет видеть в ней Ладу и отделается от нее так же, как от матери своего сына. Еще больше она боялась, что у нее родится ребенок, порвав ее изнутри. Она не хотела ничего менять. Ей нравилось проживать эти холодные зимние дни, лежа с ним в постели и прижавшись к нему, охраняя их уютный тайный союз. Но ей пришлось признаться себе в том, что с каждым днем ей все меньше хотелось сдерживать его натиск.

Она выползла из теплого кокона его постели. Ей вдруг стало страшно, что если она не вырвется на свободу прямо сейчас, то станет другой и не узнает саму себя.

– Куда ты идешь? – Мехмед протянул руки, чтобы схватить ее, но она ловко увернулась.

– На тренировку.

– Ты – самый смертоносный воин во всех янычарских полках. Чему еще ты собираешься сегодня научиться?

Не ответив, она выскочила из комнаты и побежала к казармам. Николае лежал на земле и играл в кости с Петру, по лицу которого можно было догадаться, что дела у него плохи.

– Ах, – сказал Николае, подняв глаза. – Она соблаговолила к нам зайти! Чем мы обязаны такой чести?

– Так ты обращаешься к своему предводителю? – Ее слова заставили Петру обратить на нее внимание. Он встал, высокий и прямой, и наклонил голову.

Николае не спешил. Он сначала потянулся, и лишь затем поднялся.