Моя гениальная подруга

Помню, однажды воскресным вечером в середине апреля мы вышли впятером: Лила, Кармела, Паскуале, Рино и я. Мы, девчонки, принарядились, а на улице первым делом накрасили губы и немного подвели глаза. Мы сели в метро, там было полно народу, и Рино с Паскуале всю дорогу не сводили глаз со стоящих рядом с нами пассажиров — вдруг кто-нибудь посмеет нас тронуть. Но никто нас не тронул: наши спутники выглядели достаточно грозно.

Мы пешком спустились до Толедо. Лила потребовала, чтобы мы прошли по виа Кьяйя, Филанджери и дей Милле до площади Амедео, потому что там можно встретить богатых, элегантно одетых людей. Рино и Паскуале были против, но не могли — или не хотели — объяснить почему и просто бурчали себе под нос ругательства на диалекте в адрес этих, как у нас их называли, пижонов. Но мы втроем объединились и настояли на своем. В тот момент засигналила машина. Мы обернулись — это была «миллеченто» Солара. Самих братьев мы не увидели, потому что во все глаза смотрели на двух девушек, махавших нам из открытых окон: это были Джильола и Ада. Обе в красивых платьях, с прическами, в ушах поблескивали сережки. Они радостно что-то нам кричали. Рино с Паскуале дружно отвернулись, а мы с Кармелой от неожиданности застыли, не зная, что сказать. Только Лила крикнула что-то восторженное им в ответ и тоже помахала рукой, после чего машина удалилась в направлении к площади Народного Собрания.

Мы немного помолчали, потом Рино мрачно сказал Паскуале, что всегда знал, что Джильола потаскуха, и Паскуале охотно поддержал его. Никто из двоих ничего не сказал об Аде, потому что они считали Антонио своим другом и не хотели его оскорбить. Зато Кармела назвала Аду самым грязным словом. Я расстроилась. Перед нами только что промелькнуло воплощение богатства: четверка молодых людей отправилась на вечеринку, как полагается, на авто. А мы — не как полагается, шлепали пешком, плохо одетые, бедные. Одна Лила вела себя так, как будто ничего не произошло и мы никого не видели. Она еще раз повторила, что нам надо идти туда, где гуляет шикарная публика. Она висла на руке Паскуале и, хохоча, изображала манерную барышню из высшего света: говорила ненатуральным голосом и фальшиво улыбалась. Мы с Кармелой дружно ее поддержали: нам было обидно, что Джильола и Ада наслаждаются жизнью и катаются в «миллеченто» в компании красавцев Солара, а мы трюхаем пешком с Рино, который чинит обувь, и Паскуале, который работает на стройке.

Наше недовольство, настоящее, а не наигранное, каким-то загадочным образом подействовало на Рино и Паскуале: они посмотрели на нас, вздохнули и уступили. «Ладно, так и быть», — сказали они, и мы пошли по виа Кьяйя.

Мы как будто переступили некую границу. Мне запомнилась людная улица и… чувство унижения. Я смотрела не на парней, а только на девушек и женщин: они разительно отличались от нас. Казалось, они дышали другим воздухом, ели другие продукты, одевались на какой-то другой планете, обучались походке у ветра. Я шла разинув рот. Но больше всего меня поразило другое. Когда я останавливалась, чтобы лучше рассмотреть чье-нибудь платье, или обувь, или форму очков (кое-кто из них носил очки), они проходили мимо меня, как будто меня там не было. Они не замечали никого из нас пятерых. Нас для них не существовало. Мы были им неинтересны. Тот, чей взгляд случайно падал на нас, со скучающим видом отводил его в сторону. Они смотрели только друг на друга.

Мы не могли этого не заметить. Никто из нас ничего не сказал, но мы поняли, почему Рино и Паскуале не хотели сюда приходить. Взрослее нас, они на этих улицах находили лишнее подтверждение того, что и так знали, и от этого знания они мрачнели и злились. А мы, девчонки, впервые открывшие для себя этот новый мир, испытывали двойственные ощущения. Мы тоже чувствовали себя неловко и казались себе некрасивыми, но, пытливо озираясь по сторонам, невольно представляли себе, как могли бы выглядеть, если бы у нас была возможность получить другое воспитание и одеваться в другую одежду. Чтобы окончательно не испортить себе вечер, мы посмеивались и отпускали шуточки.

— Ты бы надела такое платье?

— Ни за какие деньги!

— А я бы надела.

— И была бы в нем похожа на пончик, как вон та.

— А туфли ты видела?

— Да разве ж это туфли?

Мы поднялись до палаццо Челламаре, смеясь и дурачась. Паскуале изо всех сил старался не приближаться к Лиле, а когда она подхватила его под руку, тут же вежливо освободился. (Он часто поворачивался к ней, ему явно нравилось слушать ее голос, смотреть на нее, но было заметно, что даже мимолетное прикосновение выбивало его из колеи: казалось, он вот-вот расплачется.) Он подошел ко мне и спросил с сарказмом:

— Твои одноклассники тоже так ходят?

— Нет.

— Значит, школа у тебя плохая.

— Да ты что? Это классический лицей! — обиженно сказала я.

— Все равно плохая, — настаивал он. — Раз там нет людей, одетых, как эти пижоны, значит, плохая. Правда, Лила?