Это и сегодня звучит претенциозно. Можете себе представить, как это звучало в 1971 году? И на словах все было не особо-то ясно. Придумывая историю, Пит никогда не вдавался в детали, что хорошо, если вы пишете рок-музыку, но не годится, если речь идет о фильме.
Я старался быть более конструктивным. Я все твердил: «В фильме будут песни. Давайте работать над песнями». Но Пит хотел работать над всем и сразу. Это был единый проект – фильм и альбом, полное мультимедийное погружение. А мы были просто слишком недалекими, чтобы это понять. Я и раньше это говорил без малейшего намека на вражду, но разговаривать с Питом – все равно что гулять по минному полю в клоунских туфлях и с завязанными глазами. Стоит ему зациклиться на чем-то, чего не понимают другие люди, его характер приобретает ужасающие черты. Его разочарование иногда выливается в злобу. В его характере есть прекрасная добрая сторона – и это та сторона, которую окружающие видят чаще всего. Но есть и другая, темная, которая может проявиться неожиданно. Пит подобен скорпиону с добрым сердцем. Неважно, насколько мило складывается разговор, вы постоянно остерегаетесь жала на хвосте.
Возможно, было бы легче, если бы мы отправились с этой идеей в студию, чтобы воплотить ее в жизнь. В задумках Пита всегда сокрыто зерно разума, и мы помогли бы до него докопаться. Мы бы все проработали. Но Пит просто не мог этого сделать и единолично взвалил на себя всю ответственность за наш следующий хит. Часы перетекали в месяцы. Мы провели несколько экспериментальных шоу перед студентами в театре «Янг-Вик». План Пита состоял в том, чтобы привлечь аудиторию к участию. Во главе
Я не знаю, возможно ли добиться этого без аудитории. Полагаю, в абсолютно пустой комнате будет сложнее. Во время концерта ты передаешь энергию, и если некому ее принять, то, вероятно, ничего не выйдет. Но для некоторых вещей вам не нужна аудитория. Пит раздражался, если с аудиторией, по его мнению, было что-то не так. Если в зале было много представителей записывающей компании, или на переднем ряду сидели те же самые люди, что и вчера, или что-нибудь еще. Меня же это не заботило. Мне было до лампочки. Я направляю голос в заднюю часть зала. Передо мной масса лиц, и все. Музыка увлекает меня куда-то, и мне становится все равно. Будешь беспокоиться о зрителях – тут же начнешь лажать. Я вижу это на примере футболистов: когда они начинают слишком стараться и играть на публику, то никогда не достигают цели. Но когда они расслабляются и плывут по течению, у них все в порядке. То же самое и на сцене.
Но дело в том, что это не какая-то осязаемая вещь, которую можно создать, взаимодействуя с аудиторией. Стоит разобраться в том, как это работает, и все встанет на свои места. В 1976 году, когда мы во второй раз выступали на футбольном стадионе «Чарльтон Атлетик», мы сделали все правильно. Предполагалось, что на концерт придет семьдесят тысяч человек, но число зрителей достигло ста двадцати тысяч и они просто снесли ворота. Весь день лил дождь, и к тому времени, как мы вышли на сцену, все еще моросило. Выбежав на сцену, я поскользнулся и проехался от края до края. «Добро пожаловать на шоу The Who на льду», – объявил я, снимая ботинки и носки. Ты очень быстро понимаешь, что единственный способ наладить контакт с промокшей до нитки публикой – это промокнуть самому. Гитаристу это сделать сложнее, но Пит справился. Ну а потом мы просто взялись за дело. От аудитории пошла ответная реакция, чувствовалось, что все шоу перешло на другой уровень. А потом на еще один уровень выше. И еще. И так без конца. Такие своеобразные симбиотические отношения между нами и толпой. Такое невозможно повторить специально, даже если очень сильно постараться.