Моя леди Джейн

Мысль об этом привела его в ужас, но в конце концов ведь лишь недавно они с Джейн обменивались мыслями о том, чтó стали бы делать, заполучив верховную власть. Вместе они могут стать могучей силой. К тому же корона ему, пожалуй, очень пойдет.

– Однако тебе предстоит еще многому научиться, – продолжал отец. – А эти дела оставь мне. Поверь, я не позволю капризной незаконнорожденной дуре встать у меня на пути!

– Вы хотите сказать, на пути у королевы, – медленно поправил Ги. – Не правда ли, отец? На пути у королевы?

– Да-да, вот именно, на пути у королевы, – пренебрежительно бросил тот.

– Но Мария довольно популярна в народе, хоть и немного реакционна. Если она успеет собрать подмогу…

Лорд Дадли жестом прервал его.

– Гиффорд, я уже приложил неимоверные усилия, чтобы обеспечить твое блестящее будущее, а также будущее всей страны. Для этого мне пришлось совершить много такого, о чем бы ты даже помыслить не посмел. Так что сосредоточься на подготовке к роли короля. А до тех пор прошу ограничиться высказываниями о предметах, находящихся в пределах твоего понимания. О яблоках, например.

На этом герцог резко вынырнул из-под сени знамени, оставив Ги одного с тем выражением, которое обычно появляется на лицах лишь после суровой отцовской выволочки. Когда он, в свою очередь, покинул укрытие, Джейн встретила его без улыбки. Возможно, отец и прав. Пока он сам не стал коронованным монархом, не стоит беспокоиться о вещах, которые его не касаются.

Глава 13 Эдуард

Король (мы имеем в виду настоящего короля) – хоть в том не было особой его вины – заблудился.

Первые несколько часов, проведенные во вновь обретенном эзианском облике, он упивался тем, что сам мог бы описать лишь как особое птичье воодушевление, – эйфорией полета, «скáчками» на ветровых потоках… Он испытывал силу своих крыльев, пытаясь объять собой всю безмолвную безмятежность мира, видимого с такой высоты. Эдуард совершенно растворился в новом прекрасном чувстве. Чувстве, что больше… скажем так, он не умирает.

Сам король этого еще не знал, поскольку не мог видеть себя со стороны и выяснить, к какому именно виду принадлежит, но превратился он в пустельгу. То есть – как нелишне будет сообщить тем читателям, что не принадлежат к любителями и знатокам пернатых, – в маленького сокола с очень красивыми коричневыми в крапинку перьями, на латыни именуемого Falco tinnunculus. Эдуард просто ощущал, что имеет крылья, клюв, две ноги, оканчивающиеся когтями; следовательно, он – какая-то птица. И еще он ощущал здесь, в небесах, такую свободу, о какой прежде даже представления не имел.

Но через некоторое время – через какое именно, неизвестно, ведь пустельгам не свойственна способность точно подсчитывать часы и минуты – где-то в задних областях его мозга зародилась назойливая человеческая мысль. Мысль такая: «Надо что-то делать». То есть «надо куда-то направиться».

Он напрягся, пытаясь вспомнить побольше из «прошлой жизни». «Мне надо лететь не куда-то, а к кому-то, – подумал он. – К кому-то, кто может помочь».

Затем ему припомнилось, что он не только птица, но еще и король, и кто-то покушался на его жизнь и трон, и что у него есть сестра по имени Бесс, которая рассказала ему… что же она ему рассказала? Что его мать тоже была птицей, прекрасной белой птицей, и не божественно ли это – быть птицей, повелевать воздушной стихией, вот так вот взмывать и нырять камнем вниз, и… тут «особое птичье воодушевление» вновь охватило его.

Немного погодя он снова подумал: «Нет, Бесс говорила не только об этом. Она советовала найти бабушку» – его бабушку, хоть он и не видел старушку много лет.

Надо спешить в Хелмсли. Это полузаброшенный, полуразрушенный старый замок.

Где-то на севере.

А где у нас север?

В облике шестнадцатилетнего юноши он никогда не обладал особым умением различать стороны света, что и неудивительно – ведь путешествовал он по большей части в карете, и куда бы ни направлялся, его везли. В качестве птицы, которой было всего несколько часов от роду, Эдуард, естественно, тоже не представлял себе, где север. Он только видел в одной стороне реку, в другой – цепочку низких холмов, под собой – простор зеленого поля, а в поле (он каким-то непонятным образом это почувствовал) – из норки вылезала маленькая бурая мышка.

Совершенно безотчетно, ни секунды не советуясь с сознанием, его ловкое тело стремительно спикировало на это беззащитное создание, крылья сами собой сложились на спине, когти вытянулись, и пернатый Эдуард, со страшной силой вцепившись в мышь, оборвал ее существование в этом бренном мире. Бедняжка издала жуткий писк (что вполне понятно) и тут же затихла. Затем птица Эдуард плюхнулся на ближайшую ветку дерева, и, к собственному своему, птицы Эдуарда, ужасу… проглотил ее целиком, вместе с костями и перьями.