Моя любимая страна

От метро идешь прямо, прямо, вдоль кудрявого бульвара, потом сворачиваешь в Архангельский переулок, мимо розовой церкви (говорят, там водятся привидения), потом налево, на Потаповский. Мимо садика с сиренью (раньше тут жили бездомные, а теперь стоят памятники), мимо заброшенного, заколоченного дома (всегда заколочен, странно, ведь самый центр), мимо, и вот с левой стороны — наша редакция.

Это старое здание типографии, теплый серый цвет.

В здании есть подвалы, темные, глубокие. Я помню, как Р. принес траву и мы пошли в подвал курить, а потом нам показалось, что нас кто-то ищет, и мы выбирались медленно, держались за стену, шипели. Тихо, тихо, ты чего!

Есть крыша, на нее можно подняться. Обычно на входе висит замок, но можно залезть просто по пожарной лестнице. Лена Рачева однажды так полезла, и потом ее поймала охрана, и редакции пришлось извиняться перед собственником здания. Но если договориться с собственником, дверь откроют. Однажды мы праздновали день рождения газеты на крыше. Это было 1 апреля 2006 года, солнечно, холодно. Я быстро напилась и ничего не слышала. А меня звал главный редактор, Муратов. Он дал мне удостоверение Новой газеты. Меня взяли в штат. Я тут же протрезвела. И три дня алкоголь не действовал на меня, сколько ни пей. Столько счастья было внутри, ничему другому нет места.

Внизу охрана. Ее постоянно меняют. Они не справляются. К редакции приносят головы убитых баранов (это типа угроза), живых овец (это типа смешно), у нее митингуют («вы — предатели Родины»), однажды опрыскали вход в редакцию жидкостью с едким запахом, и пришлось вызывать специалистов-химиков, а потом срезать асфальт и заливать новый. Охранники нас не очень любят. Раньше надо было показывать удостоверение на входе, но теперь у нас электронные карты, прикладываешь и идешь.

Лестница, лестница. На втором этаже сидят наш отдел кадров, распространение, реклама, юристы и директор. Мне нужен третий этаж.

Еще раз прикладываешь карту. Открываешь дверь, и прямо перед тобой стеклянный стакан, курилка, мы ее зовем газовой камерой. Туда едва вмещаются три человека. Стоим как в троллейбусе в час пик, курим друг другу в лицо. Когда я начала работать в Новой, курить можно было везде. Но изменилось законодательство, главный редактор бросил курить и запретил курить нам. Но в двух кабинетах курят все равно! А новостной отдел вылезает на крышу пристройки и курит на крыше. Везунчики.

На этой крыше летом мы ели клубнику и пили розовое вино. А зимой там снег, и можно стоять в снегу, лежать в снегу, оставлять следы.

В прихожей — маленький музей нашего издания. Компьютер Политковской, газета, побывавшая в космосе (один из наших обозревателей — космонавт), осколок, который чуть не убил Муратова в Чечне (он был тогда не главным редактором, а военкором), лук моего первого редактора Нугзара Микеладзе (до того, как стать журналистом, он был лучником и выступал за сборную страны). Я иду мимо, я все здесь знаю.

Поворот, пять шагов, упираешься в расстрельную доску. На ней вешают приказы и объявления. Там можно прочитать, кто сдал лучший текст, а кто облажался. Я всегда ищу свое имя. Бывает, что меня хвалят (и тут важно, с какой формулировкой, я запоминаю слова), бывает, что ругают. Один раз у меня завис компьютер — старый, очень старый, и при перезагрузке удалился написанный уже текст для новогоднего номера. Текст я не сдала. Мне объявили выговор и повесили его на доску. И я ходила кричать на нашего финансового директора, который никак не купит нам в отдел новые компьютеры, а он сказал — ну напиши еще один текст, ты же можешь, ты талантливая. Вот мудак, да? До сих пор помню.

Еще на эту доску вешают фотографию того, кого убили или кто умер. Перед фотографией ставят тумбочку, на тумбочку ставят цветы. Цветы и фотография здесь будут до похорон. Потом фотографию убитого перевешивают в круглый зал, над столом для планерок, к другим таким же фотографиям.

Фотографий пока шесть.

Справа от доски — туалеты. Однажды я зашла в женский, а напротив окна висит мужик, красит стену, и лицо такое непроницаемое. Однажды пьяный Бабченко расстрелял дверь женского туалета из пневматической винтовки, а Никита Гирин снял дверь с мужского и перевесил на женский взамен расстрелянной. Бабченко тогда уволили. Его увольняли и брали обратно раза, наверное, три, уж очень он был наш, потом уволили окончательно, он приходил в редакцию с шампанским и предлагал девчонкам пощупать большую грудную мышцу. Лысый, длинный, нелепый, хороший. Сейчас он живет за рубежом, считает себя украинцем и пишет о том, что россияне — это орки, а Россия — это Мордор.