Моя любимая страна

Перед туалетами — бар. Это столовая, но мы называем ее баром, потому что так круче звучит. Когда-то там были обшитые деревом стены, тяжелая деревянная мебель под лаком, но потом главный редактор побывал в любимом кафе Хемингуэя и захотел такое же у нас. Стены выбелили, мебель поменяли на другую, попроще, неровно покрасили ее в голубой и зеленый. На стене столовой висели самые смешные объяснительные сотрудников («я не пришел на работу, потому что не было вдохновения, а без вдохновения я работать отказываюсь») и обложки лучших номеров. Теперь там нет ничего, пустое пространство. Здесь мы обедаем. Суп и хлеб можно получить бесплатно, почти коммунизм.

Дальше по коридору — место охранницы. Охранницы — их три, все пожилые женщины — сидят в редакции по ночам. Их задача — выгнать тебя из офиса до 22. Но я часто оставалась, каждый раз упрашивала, заговаривала зубы, и они смирились со мной. Я люблю работать по ночам в редакции. Везде темно и тихо, и это живая тишина. Немного страшно ходить по коридорам, кажется, вот-вот окликнут. Хорошо пишется текст, кроме него, совсем ничего нет. По утрам, пока не пришли люди, я катаюсь по редакции на самокате, на котором раньше катался мой редактор Микеладзе. Я хорошо знаю дорогу и вписываюсь во все повороты, никогда не упаду.

Дальше — мой кабинет, 305. Я сижу в нем 17 лет, о ужас. Здесь был драный линолеум и грязные стены, а еще было кресло, кожаное, в трещинах, на котором замечательно спать, свернувшись клубком. Недавно нам сделали ремонт и любимое кресло выкинули, купили мебель из «Икеи». И красный тканевый диванчик. На нем тоже хорошо спится. Мы спим на нем по очереди.

В нашем кабинете — шесть рабочих мест, есть редакторский отсек — там еще два стола. Когда я пришла в редакцию, там сидел редактор Нугзар Микеладзе и обозреватель Лена Милашина. Я очень боялась обоих. У Микеладзе синие глаза и черные волосы с проседью. Он высокий, никогда не торопится, медленно говорит, медленно ходит, но очень быстро думает. Он лучше всех знает русский язык. Он учит меня всему. Когда он читал мои тексты, у него поднималась бровь в плохих местах — и я сбегала из кабинета, пряталась, пережидала, слишком страшно на такое смотреть. Милашина — маленькая, взрывная, всегда и все говорит напрямую. Порой они с Микеладзе ругались — орали друг на друга, Милашина швыряла бумаги, однажды кинула в Микеладзе пепельницу. Я вжимала голову в плечи и пережидала грозу. Потом они вместе шли в кафе, возвращались смеясь.

Когда Микеладзе умер, мы повесили его портрет у его рабочего стола. Он медленно улыбается. Когда тревога забирает все внутри, я прижимаюсь к нему лбом и прошу — Нугзар Кобаевич, помогите мне, пожалуйста.

Всегда помогает.

Мой отдел называется — группа репортеров. Это моя семья. Две Лены, Паша, Оля, Никита, Катя, Ира. Только уже совсем взрослой я научилась немного отстраняться от них. До этого я точно знала, что они поймут меня — всегда, а я всегда пойму их. Мне никогда не было одиноко. Было несколько лет, когда я не имела друзей вне редакции — зачем, ведь у меня столько родных людей.

Мой рабочий стол — самый захламленный (второе место — у Лены Милашиной). Гора бумаг, книг, писем, ручек, чайных пакетиков. Мне уютно в этом бардаке. Под столом лежит набор одежды — футболка, джинсы, носки, трусы, кроссовки, можно выехать в командировку в любой момент. У клавиатуры — копилка в виде свиньи на ножках-пружинках, туда я складываю монетки. Я наклеила на стены репродукции Мунка и еще норвежских художников, фотографии с акции Pussy Riot (девушки подбегали к полицейским и целовали их взасос), расставила открытки. На системном блоке компьютера лежали три пули и два осколка — то, что почти попало в меня. Так я отгоняла смерть.

Здесь я узнала, что убили Политковскую. Была суббота, мне не забыть ее. Отсюда я уезжала в командировки и возвращалась обратно. Здесь я вычитывала полосы — их распечатывают на больших белых листах, водишь пальцем по строчкам, рисуешь ручкой специальные знаки. После травмы головы я разучилась писать тексты и десятки часов сидела здесь, за столом, плакала в ужасе, что ничего не вернется. Много раз мы отмечали наши дни рождения, резали торт, пили вино, говорили о будущем, которое, конечно, будет невероятным, хорошим.

Снаружи наступал фашизм. Мы описывали его как могли. Наша газета выходила три раза в неделю, по всей стране, сайт обновлялся круглосуточно. Мы делали свою работу хорошо, мы очень старались. Снаружи было страшно, мерзко, горестно. Здесь было тепло.