Моя навсегда

В тот вечер, двадцатого февраля, я дремала с томиком какой-то растиражированной книжки, которая, тем не менее, мне все равно нравилась. Митя зашел в мою комнату без стука, что само по себе выходило за все рамки. Присел на край кровати, вытянул из моей руки книжку, и я проснулась.

– Что случилось? – спросила я, сонно моргая.

Митя смотрел на меня так серьезно, что я мгновенно почувствовала тревогу. Он молчал. Я побледнела и села на кровати – прямая как палка. Наверное, люди все-таки могут обмениваться мыслями, потому что я уже знала, что будет дальше. Митя спросил:

– Это мой отец?

– Что – твой отец? – переспросила я дрожащим голосом.

Он сидел и молчал. Это продолжалось долго, минут десять, и я тоже не шевелилась, боясь навредить, как будто у меня был инфаркт и сейчас все зависело от того, смогу ли я сохранять абсолютную неподвижность, сохраню ли свое сердце.

– Это мой отец, и я знаю это, – сказал Митя.

– Если знаешь, зачем спрашиваешь? – пробормотала я тихо, низким, чужим голосом.

Митя снова не пошевелился. Секунды, десятки секунд, минуты. Он словно завис, как программа, атакованная вирусом. Потом вдруг вскочил, отвернулся от меня, а затем развернулся и швырнул в меня книжкой. Книга ударила меня в плечо и отлетела, развалившись на две половинки.

– Ты с ума сошла? Ты ополоумела? А? А? – Он кричал так громко и страшно, как я никогда не подозревала, что может кричать. Я онемела, не реагировала, не шевелилась. Мир стал замедленным фильмом ужасов. – Как это пришло тебе в твою тупую голову? Ты подумала, – он захлебывался словами, почти визжал, – ты решила, что я, наверное, шутил, когда говорил, чтоб ты не общалась с моим отцом? Или, погоди-ка, я понял, – он улыбнулся неприятной улыбкой маньяка, – просто не поняла меня. Я сказал тебе не общаться с ним. Ты решила, что общаться – это одно, а спать с моим отцом – другое. Может, даже ты спала с ним, НЕ РАЗГОВАРИВАЯ? – Последнюю фразу он буквально прокричал мне в лицо, склонившись.

Напряженный, как боксер перед ударом, со сжатыми зубами, он так меня напугал, что я отпрыгнула и прижалась спиной к стене. Отступать было некуда. Стена была холодной и шершавой, и Митя ударил по ней кулаком в миллиметре от моего лица – так, что, наверное, разбил руку. Я вскрикнула и дернулась. Митька стоял с искаженным от ненависти лицом и смотрел на меня так, словно я была тараканом, которого ему не удалось раздавить.

– Это не твое дело, с кем я сплю, – процедила я, выпрямившись.

– Не мое? – Его голос поднялся неестественно высоко. – Не мое?! Вы слышали? Не мое дело!

– Не твое дело, да. Какая тебе разница? Чего в этом тебе? Что тебе вообще сделал твой отец, что ты так его ненавидишь?

– Ты сейчас решила поговорить? Ты сейчас решила все узнать? А тебе не приходило в голову спросить меня до того, как с ним связаться?

– В мою ТУПУЮ голову, ты забыл сказать? – крикнула я.

Митька запустил пальцы в волосы, сжал виски, словно боялся, что голова взорвется.

– Мне наплевать, наплевать, но теперь я даже не собираюсь и минуты лишней на тебя тратить. Уходи, Соня.

– Что?

– Уходи!

– Митя, ты же не серьезно? Ты пойми, я не хотела этого, честно. Это не акт мести и не попытка что-то кому-то доказать. Так просто получилось, понимаешь? Так вышло.

– Ты мне врала. Ты встречалась с ним, а потом приходила сюда и смотрела мне в глаза, как ни в чем не бывало.

– А что такого? – крикнула я. – Я врала, потому что ты запретил мне то, что не имел права запрещать. Я врала, чтобы тебе не было неприятно. Хотя какого лешего ты вообще решаешь, с кем мне общаться?

– Я ничего не решаю. И ничего не запрещаю. Но это личное. Этот человек…. Я не понимаю, он же старше тебя на миллион лет. Зачем тебе это? Как это работает, что все сходят от него с ума?

– Значит, все дело в возрасте? Я не думала, что ты будешь судить так плоско.

– Плоско? Плоско?!

– Если хочешь знать, ты прав: вы похожи. Именно этим – как сводите женщин с ума. Но только ты словно издеваешься над миром. Тебя всего раз обманула одна женщина, и ты теперь мстишь всем и бросаешь их, не успев запомнить имена, и гордишься тем, что никому ничего не обещаешь. А твой отец – он, по крайней мере, имеет честность и смелость, чтобы любить.

– Любить. Значит, это любовь. Отлично! Я рад за тебя. За вас. Я вот только не собираюсь быть частью этого, поэтому ты давай вали отсюда. Все, дальше без меня. – И Митька вдруг расхохотался дико, страшно. – Любовь, мать ее.

– Не любовь. Я не знаю, как это называется, я еще не поняла. Но и не этот калейдоскоп из сорванных трусов, как у тебя тут! – крикнула я в ответ.

Вдруг Митя остановился и посмотрел на меня. Молча, долго, раздумывал о чем-то, а потом вдруг бросился ко мне и снова сел рядом. Меня било и трясло, как в лихорадке.