Моя особенная девочка. Я тебя нашел

— Сколько вас теперь связывает… — вздыхает отец. — Узнал, конечно. С ним мама. И Гром лежит прямо у входа в интенсивную терапию. Дальше его не пускают. У парня сильное сотрясение, рана на затылке воспалилась, но внутрь не пошло, что уже хорошо. Переохлаждение. Повреждены обе ноги. Чем его били?

— Битой.

— Врач так и предположил. Сказал, парню повезло, кости крепкие, отделался несколькими трещинами и кровоизлияниями под кожей. Ноги у него бордово — синие до самых колен, — вздыхает папа, решив от меня ничего не скрывать, как и обещал.

— Я думала перелом…

— Нет, Анют. Обошлось. Но приятного все равно мало. Потеря зрения связана с травмой головы и шоком. Врачи говорят, должно восстановиться.

— Должно? — внутри меня вдруг что-то обрывается и падает в низ живота.

— Пока рано давать какие-то гарантии. Максом почти всю ночь занимались. Сейчас он спит, я с его мамой все время на связи.

— А мне можно? На минуточку. Я просто посмотрю на него, и мы вернемся в палату. Папочка, ну пожалуйста. Мне очень нужно.

— Я спрошу у врача, — вздыхает он. — Если разрешит, отнесу тебя к Максу, как проснется.

— Спасибо.

В обед в меня вливают горячий бульон. Папа кормит из ложечки, как было в детстве, когда я болела. Следит, чтобы выпила все таблетки. А потом я снова сплю вплоть до самого вечера.

Отцу удалось уговорить врачей и мне разрешили увидеть Макса, правда он снова спит. Мне объяснили, что пару дней его еще продержат в таком состоянии. Это ничего. Пусть спит. Он боролся и за себя, и за меня в том подвале, хотя не мог сдвинуться с места. Его вымотали боль, температура, холод и темнота. Я бы сама отправила его на недельку в сон, чтобы отдохнул и восстановился.

Меня тоже словно разом покинули все силы. Вот там они были, и я ходила, пыталась лечить Максима, ела, кормила его, а сейчас не могу. Меня хватает на то, чтобы сесть. Папа помогает устроиться в специальном кресле — каталке и везет к лифту.

На входе в отделение интенсивной терапии и правда лежит Гром. Увидев меня еще издалека, пес поднимается и приближается сам. Приветственно лижет меня в щеку, идет рядом до самых дверей, за которые его не пускают.

— Ты такой молодец, — глажу его по гладкой шерсти между ушей. — Голодный, наверное.

— Не переживай, его тут подкармливают. Он даже погулять с Олегом согласился. Быстро сделал свои дела и вернулся на место.

— А его совсем нельзя к Максу пустить? — поднимаю голову, чтобы посмотреть на отца.

— Малыш, сюда людям то не положено, кроме медиков. А это собака.

Папа толкает коляску в дверной проем, и мы погружаемся в тяжелую атмосферу этого отделения. Она давит мне на психику так сильно, что я, не выдержав, обнимаю себя руками за плечи. Папина ладонь проходится по волосам, он что-то говорит про психолога, но я уже не слышу. Мы повернули в один из боксов, где на высокой кровати лежит совершенно бледный Макс. Рядом с ним мама. Услышав нас, она оглядывается, улыбается мне блёклыми, синеватыми губами.

— Как ты, Анют? — спрашивает Ирина Дмитриевна.

— Пока не знаю, — признаюсь директору нашего лицея, не отрывая взгляда от спящего Максима. — Можно? — тяну руку. Очень хочется к нему прикоснуться.

— Конечно, — она кивает и отходит в сторону, чтобы папа смог подкатить меня ближе к кровати.

Я тут же сжимаю ладонь Авдеева, лежащую поверх одеяла. У него тоже капельница. И еще какие-то датчики. Я смотрю мимо них на его подрагивающие ресницы, на обметанные губы, которые целовали меня, напоминая, что мы еще живы. На осунувшееся лицо с заострившимися скулами. Поднимаю его тяжелую руку и целую в костяшки пальцев, наплевав на присутствие родителей. Какая теперь разница, кто что подумает? Я же не могу жить без этого человека. Мне каждую секунду без него плохо.

Сделав судорожный, свистящий в легких, вдох, оглядываюсь на его маму и своего отца. Мои губы сами расползаются в улыбке. Хрупкая, изящная и очень женственная Ирина Дмитриевна доверчиво прижимается к моему папочке, а он успокаивающе гладит ее ладонью по спине. В этом жесте нет ничего такого. Их объединил и сблизил страх за детей. Но это только на первый взгляд. Я знаю своего папу. И в его глазах сейчас плещется нерешительная влюбленность и тепло к этой женщине, с которой вся эта история с нами сняла броню обнажая и душу, и сердце, и ее настоящие эмоции.

Глава 29

Анна

К концу недели врачи победили мою повышенную температуру. Дышать стало гораздо легче и говорить не так больно, но выписывать, сказали, еще рано. У меня еще не закончен курс уколов, капельниц и противных, горьких таблеток. Я и не тороплюсь, тем более что папа уже нашел мне психолога, к которому идти почему-то совсем не хочется. А еще здесь Макс и каждый вечер независимо от своего состояния я у него на целых два часа до отбоя. В длительный сон его уже не вводят. Говорят, организм набрался сил, включил внутренние ресурсы и начал за себя бороться. Когда я это услышала, стало дурно. Хорошо, что папа был рядом.

«Это выходит он перестал бороться?» — был первый вопрос.

А второй: «Почему не сказали? Обещали же правду!».