Моя семья и другие звери

14 Говорящие цветы

В скором времени пришла печальная новость, что мне нашли нового репетитора. Некто по фамилии Кралефский, господин смешанных кровей, но преимущественно англичанин. Домашние заверили меня, что это очень симпатичный джентльмен и к тому же любитель пернатых, так что мы наверняка поладим. Но на меня эта информация не произвела никакого впечатления. Я встречал людей, заявлявших о своей любви к пернатым, а потом (после нескольких заданных им вопросов) выяснялось, что это просто шарлатаны, не знавшие, как выглядит удод, и неспособные отличить черную горихвостку от обычной. Я был уверен, семья придумала этого любителя пернатых, чтобы я порадовался предстоящим занятиям. Вероятно, его репутация орнитолога сложилась в четырнадцать лет, когда у него была канарейка. Так что я отправился в город на свой первый урок в самом мрачном расположении духа.

Кралефский жил за городом и занимал два верхних этажа в затхлом старом особняке квадратной формы. Я поднялся по широкой лестнице и с вызовом, скрывавшим презрение, отстучал лихую дробь дверным молотком. В паузе я злобно усмехался и с силой ввинчивал каблук в винно-красный половик. Я уже собирался снова постучать, когда послышались тихие шаги и дверь распахнул мой новый репетитор.

Я сразу определил, что Кралефский – не человек, а гном, который, чтобы его не распознали, облачился в старомодный, но шикарный костюм. У него была большая яйцевидная голова и плоские бока, соединявшиеся сзади в округлый горб. Он как будто постоянно пожимал плечами и возводил глаза к небу. Природа высекла длинный нос с изящной переносицей и раздутыми ноздрями и подарила ему непропорционально огромные водянистые глаза цвета недозрелой вишни. Уставившиеся в одну точку, они казались отрешенными, как будто их обладатель выходит из транса. Его большой рот с узкими губами странным образом соединял строгость и смешливость, в данную же минуту он растянулся в гостеприимной улыбке, демонстрируя ровные, но довольно тусклые зубы.

– Джерри Даррелл? – заговорил он, подпрыгивая, как воробей-ухажер, и взмахивая в мою сторону руками-крылышками. – Джерри Даррелл, не правда ли? Заходи, мой мальчик, заходи.

Он поманил меня длинным указательным пальцем, и я прошел мимо него в темную прихожую. Под протертым ковром протестующе заскрипели половицы.

– Сюда… здесь мы будем работать, – пропел Кралефский, распахивая дверь и направляя меня в комнатку лишь с самой необходимой мебелью.

Я положил книги на столешницу и уселся на указанный им стул. Он завис над столом, опираясь на кончики пальцев с идеальным маникюром, и послал мне рассеянную улыбку. Я улыбнулся в ответ, не совсем понимая, чего он от меня ждет.

– Друзья! – восторженно воскликнул он. – Это ведь так важно, чтобы мы стали друзьями. В чем я не сомневаюсь, а ты?

Я кивнул с серьезным видом, покусывая внутреннюю поверхность щеки, чтобы не рассмеяться.

– Дружба, – промурлыкал он, смежая очи в состоянии, близком к экстазу. – Дружба – вот ключ ко всему!

Он молча шевелил губами, и я подумал, уж не молится ли он, и если да, то за кого: за меня, за себя или за нас обоих? Муха, покружив над ним, уверенно села ему на нос. Кралефский вздрогнул, смахнул ее, открыл глаза и поморгал, глядя на меня.

– Да-да, всё так, – твердо подытожил он. – Мы станем друзьями. Твоя мама сказала, что ты большой поклонник естествознания. Это нас уже сроднило… так сказать, связующая нить, а?

Он засунул в карман жилетки большой и указательный палец, достал массивные золотые часы и расстроенно покачал головой, глядя на циферблат. Потом вздохнул, спрятал часы и погладил проплешину, просвечивавшую, как бурый голыш, сквозь лишайник, покрывавший его череп.

– Я, чтоб ты знал, птицевод-любитель, – скромно признался он. – Не желаешь взглянуть на мою коллекцию? Я полагаю, что полчасика, проведенные среди пернатых, не повредят нашей дальнейшей работе. К тому же я нынче поздновато встал, и кое-кому надо налить свежую воду.

Он повел меня наверх по скрипучей лестнице и остановился перед дверью, обитой грубым зеленым сукном. Достал солидную связку ключей, которые музыкально позвякивали, пока он искал нужный, вставил его в замочную скважину, повернул и открыл тяжелую дверь. Меня ослепил поток солнечного света и оглушил птичий хор. Кралефский как будто распахнул врата рая в конце грязного коридора. Чердак оказался огромным, наверное, во весь этаж. Никаких ковров, а из мебели только раздаточный стол в центре комнаты. Стены же, от пола до потолка, закрывали ряды просторных клеток с десятками порхающих и щебечущих птиц. Пол покрывал слой мелкого птичьего корма, который приятно хрустел под ногами, как будто ты шагал по гальке на пляже. Зачарованный таким обилием пернатых, я не спеша обходил комнату, останавливаясь перед каждой клеткой, пока Кралефский (казалось, забывший о моем существовании) взял со стола здоровую лейку и, пританцовывая, наполнял водой питьевые лотки.