Моя семья и другие звери

Сначала меня это озадачивало, так как Кралефский, на мой взгляд, был слишком стар, чтобы иметь живую мать. Обдумав ситуацию, я пришел к выводу, что это эвфемизм, просто ему нужно отлучиться в туалет. Не все же люди, как члены моего семейства, объявляют об этом без всякого смущения. Я как-то не задавал себе вопроса: если это эвфемизм, то почему Кралефский отлучается чаще, чем любой нормальный человек? Однажды я съел за завтраком слишком много мушмулы, и у меня прихватило живот прямо посреди урока истории. Учитывая щепетильность Кралефского в вопросах отправления нужды, я решил проявить вежливость и воспользоваться его забавной формулой. Я посмотрел ему в глаза и сказал, что мне надо проведать его мать.

– Мою мать? – изумился он. – Проведать мою мать? Сейчас?

Я не понял, с чего это он так переполошился, и просто кивнул.

– Что ж, – произнес он в замешательстве. – Я не сомневаюсь, что она будет рада тебя видеть, но все-таки лучше я сначала уточню.

Он вышел из комнаты с озадаченным видом и через несколько минут вернулся.

– Моя мать будет счастлива с тобой познакомиться, – объявил он. – Вот только она просит извинить ее за несколько неряшливый вид.

Я подумал, что его вежливость слишком далеко зашла, – говорить о туалете как о живом человеке! – но, уже зная об эксцентричном отношении Кралефского к данному предмету, я решил пошутить. Меня нисколько не беспокоит неряшливый вид вашей матери, сказал я, поскольку моя мать тоже частенько этим грешит.

– Вот как… мм… ну что ж… – пробормотал он, бросив на меня слегка испуганный взгляд.

Он повел меня по коридору, открыл дверь, и, к немалому моему удивлению, я оказался в просторной затемненной спальне. Здесь был настоящий сад: вазы, кувшины, горшочки с пышными букетами красивых цветов, светившихся в полумраке подобно бриллиантовой стене в темной пещере. В огромной кровати, на подушках, лежала фигурка немногим больше, чем ребенок. При ближайшем рассмотрении она мне показалась очень старой, ее тонкие черты лица покрывала сеть морщин, делая кожу, мягкую и бархатистую, похожей на шляпку сморчка. Но особенно меня поразили ее волосы. Они каскадом падали на плечи, а затем разлетались на полкровати. Необыкновенно насыщенного рыжего цвета, они пылали и переливались, словно отблески костра, а еще в моей голове сразу возникли образы осенних листьев и лисьей шкуры зимой.

– Дорогая мама, – тихо заговорил Кралефский, садясь рядом с кроватью на стул. – Это Джерри, пожелавший тебя увидеть.

Миниатюрная женщина подняла тонкие бледные веки и посмотрела на меня своими большими карими глазами, ясными и проницательными, как у птицы. Из-под рыжих локонов появилась уснащенная кольцами изящная кисть, которую она протянула мне с игривой улыбкой.

– Я польщена, что вы пожелали меня увидеть. – Голос у нее был тихий и немного хрипловатый. – Людей моего возраста многие считают занудами.

От смущения я пробормотал что-то невнятное. У нее заиграл огонек в глазах, раздался смех, похожий на переливы флейты, когда подает голос черный дрозд. Она похлопала ладонью по покрывалу со словами:

– Присядьте. Поговорим немного.

Я осторожно переложил рыжую массу и сел. Волосы были мягкие, шелковистые и тяжелые – мою руку словно накрыла огненная морская волна. Миссис Кралефская с улыбкой подняла прядку и, перебирая ее между пальцами, так что та заиграла в свете лампы, произнесла:

– Последний повод для тщеславия. Это все, что осталось от моей красоты.

Она посмотрела на разбросанные по покрывалу волосы так, как если бы это был домашний питомец или, во всяком случае, отдельное от нее существо, и ласково их погладила.

– Странно, очень странно. У меня есть теория, что отдельные люди, отмеченные красотой, влюбляются в себя, подобно Нарциссу. Когда это происходит с человеком, ему не нужна опора, чтобы жить; он настолько погружен в собственную красоту, что ради одного этого и живет, подпитываясь как бы самим собой. Чем он прекраснее, тем сильнее. Такой замкнутый круг. Нечто подобное случилось с моими волосами. Они самодостаточны, растут сами для себя, и распад моего стареющего тела никак их не затронул. Когда я умру, мой гроб будет ими устлан, и, возможно, они продолжат расти даже после того, как я обращусь в прах.

– Ну, ну, мама, не надо таких слов, – мягко упрекнул ее Кралефский. – Подобные мрачные мысли мне не по душе.

Она повернула голову и посмотрела на него с любовью, при этом тихо посмеиваясь.

– Что же тут мрачного, Джон? Это всего лишь моя теория. И представь себе этот великолепный саван.

Она еще раз со счастливой улыбкой окинула взором свои разметавшиеся волосы. В тишине карманные часы заиграли особенно настойчиво. Кралефский вздрогнул, достал их из жилетки и поглядел на циферблат.

– Боже правый! – Он вскочил на ноги. – Яйца уже должны были вылупиться. Мама, я отлучусь? Мне необходимо проверить.

– Беги, беги, – успокоила его мать. – А мы с Джерри пока поболтаем. За нас не беспокойся.

– Вот ключ ко всему! – с этим возгласом Кралефский заспешил к выходу, лавируя между цветочными рядами, как крот среди камней.