Моя сестра – Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай

Он дул себе на руки, блаженно улыбался и, счастливый, опять садился на кончик стула.

Привела его опять-таки m-me де Морсье, знакомая с ним долгие годы. Так как мне было объявлено, что этот старичок – «знаменитый» магнетизер и друг покойного барона дю Поте (действительно весьма известного магнетизера и автора интересных сочинений по этому предмету), я обратился к нему с некоторыми вопросами отдельно теорий и взглядов дю Поте, книги которого прочел незадолго перед тем.

Он очень внимательно, с видимым напряжением меня слушал, потом покраснел и с добродушной улыбкой ответил:

– Я глубоко сожалею, что не могу иметь чести выполнить ваше желание. Я очень мало смыслю в ученых предметах и не получил образования… К тому же я от природы – не стыжусь в этом сознаться – недалек… je suis tres simple… что делать, ведь этого не скроешь! Мое единственное средство – я добр… je suis bon… а потому Господь дал мне способность исцелять магнетизмом всякие болезни… Я слишком прост… Барон дю Поте мне часто говаривал: мой юный Эветт, ты очень недалек, но ты добр… И вот поэтому он любил меня, и во время ее предсмертной болезни он только мне одному позволил себя магнетизировать.

На его глаза при этом воспоминании навернулись слезы.

Когда потом, месяца через два по отъезде Блаватской, спросил его, что именно могло привлечь его к теософическому обществу и его создательнице, он широко открыл глаза и сказал:

– Ах, боже мой, monsieur! Это очень просто, m-me де Морсье: пришла ко мне и сказала: пойдемте, старина Эветт! – я и пошел… и все тут! И к тому же m-me Блаватская такая почтенная особа, высокопоставленная русская дама!

Он упрашивал меня позволить ему полечить мои нервы его «добрым» магнетизмом, объясняя, что, когда он магнетизирует, все болевые ощущения пациента переходят к нему и только после сеанса, разобщившись с больным, он от них отделывается. Это показалось мне достойным проверки, и, так как назначенная им плата за сеансы была по моим средствам, я согласился испробовать. Он стал являться ко мне, а то и я заезжал к нему в мрачную, до невероятия запыленную квартиру, наполненную старинными картинами и всяким старым хламом, – он оказался скупщиком и продавцом этого хлама, носящего название «редкостей».

Я должен сказать, что он не оправдал моих ожиданий: я был почти совершенно уверен, что на первом же сеансе он мне наговорит всякий вздор относительно моих ощущений. Ничуть не бывало! Как ни скрывался я от него – он всегда безошибочно указывал мне на место моих страданий и описывал их совершенно верно. Если я, заработавшись перед тем, чувствовал утомление и боль в глазах – стоило ему начать пассы, как его глаза краснели и наполнялись слезами. Один раз он пришел ко мне, когда я сильно мучился болью в области печени. Я ничего не сказал ему. После первых же пассов он схватился за печень и так изменился в лице, что я поневоле должен был почесть себя побежденным, хотя и не устыдился своего скептицизма и подозрительности, так сердивших во мне Елену Петровну.

Однако после месяца сеансов я почел себя вправе прекратить их на следующих двух основаниях: 1) я нисколько не стал себя лучше чувствовать; 2) не я ему, а он мне передал жесточайший грипп, который не прошел после окончания сеанса, а продержал меня в кровати около недели.

«Старичок» во все время моего пребывания в Париже изредка посещал меня и рассказывал мне самые изумительные магнетические чудеса о бароне дю Поте и о себе самом. Года три тому назад какие-то его родственники прислали мне в Петербург извещение о его «христианской кончине» с приглашением на похороны.

«Старичок магнетизер Эветт, друг барона дю Поте, постоянно конкурировал с Олкоттом в излечениях присутствовавших больных» – да ведь это значит, что в квартире Е. П. Блаватской была лечебница для приходящих больных! Следовало бы хоть приложить списки этих многочисленных больных с историей их болезней и излечений. Бог знает что такое!

19–24) Видел я в квартире улицы Notre Dame des Champs двух американок, по фамилии Дидсон и Голлоуэй, некоего «профессора», не помню уж какого предмета, Вагнера с женою и, наконец, к самому концу пребывания Блаватской в Париже, магнетизера Робера с его «субъектом», юношей Эдуардом. Как тогда, так и впоследствии я от этого Робера и его субъекта ровно ничего интересного не видал, несмотря на толки между дамами об их чудесах.