Моя темная Ванесса

– У меня есть идея для курсовой, – сказала я, – но тогда придется заняться текстом, который мы не читали на парах.

– И что это за идея?

– Эмм, написать о Набокове. Как в «Лолите» отражается влияние Шекспира.

На первом курсе, когда мы проходили ненадежных рассказчиков, я назвала «Лолиту» историей любви, и преподавательница оборвала меня со словами: «Называя этот роман историей любви, вы демонстрируете вопиющее непонимаение текста». Она даже не дала мне договорить. С тех пор я не осмеливалась упоминать «Лолиту» ни на одном занятии.

Но Генри только скрестил руки и откинулся на стуле. Он спросил, какие совпадения я вижу между «Лолитой» и прочтенными нами пьесами, так что я перечислила найденные мной параллели: Лавиния из «Тита Андроника», выцарапывает на земле имена своих насильников, и изнасилованная, осиротевшая Ло, высмеивает совет сделать то же самое, если незнакомец предложит ей конфеты; Фальстаф из «Генриха Четвертого» вбивает клин между Хэлом и его семьей так же, как педофил заманивает трудного ребенка; девственный символизм клубничного платка из «Отелло» и пижама с клубничками, которую Гумберт дарит Ло.

При последних моих словах Генри нахмурился.

– Не помню, чтобы там был эпизод с пижамой.

Я остановилась, мысленно перелистала роман, пытаясь вспомнить нужную сцену. Было ли это до смерти матери Ло или в первом отеле, где Ло и Гумберт ночевали вместе, в самом начале их первого путешествия? Затем по моему телу пробежала дрожь. Я вспомнила, как Стрейн доставал пижаму из ящика комода, какой была на ощупь ткань, как я примеряла ее в ванной, резкий свет и холодный кафельный пол. Словно сцена из фильма, который я смотрела много лет назад, нечто увиденное с безопасного расстояния.

Я моргнула. Генри смотрел на меня своим мягким взглядом, слегка приоткрыв рот.

– Вы в порядке? – спросил он.

– Кажется, я что-то перепутала, – сказала я.

Он сказал, что все нормально и идея отличная, блестящая – лучшая тема для курсовой, которую он до сих пор слышал, а он уже побеседовал почти со всеми.

– Знаете, – добавил он, – моя любимая строка в «Лолите» – про одуванчики.

Я на секунду задумалась, пытаясь вспомнить… одуванчики, одуванчики. Я увидела эту строку на странице, ближе к началу романа, когда они были в Рамсдэле, а мать Ло была еще жива. «Почти все одуванчики уже превратились из солнц в луны».

– Луны, – сказала я.

Генри кивнул:

– Превратились из солнц в луны.

На мгновение мне показалось, что наши сознания связаны; что провод выскользнул из моего мозга и впился в мозг Генри; что оба мы видим один и тот же налитой и сочный образ. Странно было, что во всем этом порочном романе ему больше всего понравилась эта целомудренная строка – не описания упругого стройного тела Лолиты, не попытки Гумберта оправдаться, а неожиданно милый образ сорняка со двора.

Генри покачал головой, и провод между нами оборвался; мгновению пришел конец.

– Ну, в общем, – сказал он, – это хорошая строка.