Моя темная Ванесса

Она спросила, как его зовут, и я на секунду растерялась; я никогда не звала его по имени. Можно и даже, наверное, нужно было выдумать фальшивое, но искушение произнести его вслух было слишком сильно.

– Джейкоб.

– О, мне нравится это имя. Он симпатичный?

Не зная, что сказать, я пожала плечами.

– Ничего. Внешность не главное. Важно, чтобы он к тебе хорошо относился.

– Он хорошо ко мне относится.

– Отлично. Только это меня и волнует.

Я положила голову на подголовник, закрыла глаза. Я словно почесала зудящее место, такое облегчение принесли ее слова: самое главное, что Стрейн хорошо ко мне относится, важнее, чем внешность. А раз хорошее отношение было важнее внешности, то, значит, и важнее, чем разница в возрасте и то, что он мой учитель.

Мама принялась задавать вопросы: в каком он классе, откуда он, на какие уроки мы ходим вместе, – и сердце сжалось у меня в груди. Покачав головой, я огрызнулась:

– Не хочу больше это обсуждать.

Следующую милю мы проехали в молчании, а потом она спросила:

– Вы занимаетесь сексом?

– Мам!

– Если да, тебе нужно пить противозачаточные. Я запишу тебя к врачу. – Помолчав, она тихо сказала скорее себе, чем мне: – Нет, тебе всего пятнадцать. Это слишком рано. – Она, нахмурившись, поглядела на меня: – За вами там следят. Это же не анархия какая-то.

Я сидела не шевелясь, не моргая, не понимая, хочет ли она, чтобы я ее успокоила. Да, за нами следили. Учителя очень внимательно за нами наблюдали. Меня вдруг затошнило от этого разговора, вранья, уверток.

«Неужели я чудовище? – спрашивала себя я. – Наверняка. Иначе я бы не смогла так лгать».

– Так тебя записать к врачу? – спросила мама.

Я вспомнила, как Стрейн давил рукой мне на бедро, прижимал меня к кровати, его операцию, вазэктомию. Я отрицательно покачала головой, и мама вздохнула с облегчением.

– Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, – сказала она. – Счастлива и окружена людьми, которые хорошо к тебе относятся.

– Так и есть, – сказала я. Мимо пролетали леса, и я отважилась сказать чуть больше: – Он говорит, что я совершенна.

Мама сжала губы, сдерживая улыбку.

– Первая любовь неповторима, – сказала она. – Ты ее никогда не забудешь.

В первый день по возвращении Стрейн был не в духе, почти не смотрел на меня на уроке и игнорировал мою поднятую руку. Мы читали «Прощай, оружие», и, когда Ханна Левек назвала роман скучным, Стрейн резко ответил, что Хемингуэй тоже, вероятно, посчитал бы ее скучной. Он пригрозил Тому Хадсону, что накажет его за нарушение требований к форме одежды, потому что под расстегнутой олимпийкой Тома виднелась футболка с Foo Fighters. После урока я пыталась уйти вместе с остальными, в кои-то веки не испытывая никакого желания задержаться. Но не успела я подойти к двери, как Стрейн меня окликнул. Я остановилась, и остальные обтекали меня, словно воды реки: Том, рассерженно стиснувший зубы, Ханна с обиженным лицом, Дженни, поглядывающая на меня с таким видом, словно хочет что-то сказать, словно слова вот-вот сорвутся с ее языка.

Когда все ушли, Стрейн закрыл дверь, выключил свет и повел меня в кабинет, где на полной мощности работал радиатор. Стекло цвета морской волны затуманилось. Вместо того чтобы сесть на диван рядом со мной, он оперся на стол с таким видом, будто хотел что-то этим сказать. Он включил электрочайник и молчал все время, пока закипала вода и заваривался чай; мне он чаю не предложил.

Наконец, держа в руке дымящуюся кружку, он начал говорить. Голос его звучал холодно, профессионально:

– Знаю, ты расстроена из-за того, что я попросил тебя сделать по телефону.

На самом деле я практически забыла о телефонном разговоре и о том, что он попросил меня сказать. Даже сейчас я не могла хорошенько это вспомнить. Мой мозг уклонялся от этого воспоминания под действием неподвластной мне силы.

– Я не расстроена.

– Я же вижу, что расстроена.

Я нахмурилась. Похоже было на какую-то уловку; это он был расстроен, а не я.

– Мы не обязаны это обсуждать.

– Нет, – сказал он. – Обязаны.

Обсуждал главным образом он. По его словам, на каникулах у него появилось время подумать о том, что я во многом остаюсь для него загадкой. Что он не знает меня по-настоящему. Он начал задумываться, не проецирует ли он на меня свои ощущения, не обманывает ли себя насчет того, что мы на одной волне, в то время как на самом деле видит только свое отражение.

– Я даже начал сомневаться, что тебе нравится заниматься любовью. Может, ты только изображаешь удовольствие.

– Мне нравится, – сказала я.

Он тяжело вздохнул:

– Я хочу тебе верить. Правда хочу.

Он продолжал рассуждать, меряя шагами тесный кабинет:

– Меня так сильно к тебе тянет, что иногда я боюсь свалиться замертво. Никогда не испытывал к женщине таких сильных чувств. Для меня это какая-то новая вселенная. – Он остановился, посмотрел на меня: – Тебя не пугает, что о тебе так говорит мужчина вроде меня?

«Мужчина вроде меня». Я покачала головой.

– А что ты чувствуешь по этому поводу?

Я подняла глаза к потолку, пытаясь подобрать нужное слово:

– Власть?