Моя тетушка — ведьма

Домой к тетушке Марии я решила проскользнуть через заднюю дверь. Ведь тетушка туговата на ухо. Если не шуметь, то можно незаметно войти и выйти, а она ничего не услышит.

Ну я и проскользнула. Дверь в кухню открыла без единого звука. Прошла на цыпочках по пустой столовой через пустые квадраты солнечного света на мрачном ковре. Мне и в голову не пришло заподозрить неладное. Хотя в это время дня столовая должна была быть битком набита миссис Ктототам, роящимися вокруг серебряного чайника. Но меня это не удивило. Я тихонько прокралась через переднюю и бесшумно кинулась наверх, крайне довольная собой. Мой дневник с замочком лежал не под ковром в спальне, а на столе. Почему-то меня это совершенно не насторожило. Я вытащила мамино нежно-зеленое вязанье и предусмотрительно положила на кровать, чтобы потом не забыть. Потом села и отперла замочек. «Мне нужно столько всего записать», — подумала я.

Я сидела и писала, писала… Это было очень странно. Я точно помнила все, что произошло, и не забывала, как это для меня важно, и знала, что это все всерьез и по-настоящему, но при этом мне, похоже, ни разу не пришло в голову, какая глупость — сидеть и писать в доме тетушки Марии. Я подробно описала охоту на волка и помню — меня ужасно раздражало, что получается длинно, — мне ведь нужно было написать еще про Энтони Грина, — но мне ни разу не пришло в голову связать это с тем, что я сейчас делаю и как себя веду.

Потом, когда чуть-чуть стемнело, я вздрогнула, подняла голову и увидела на пороге высокую черную фигуру. Это была Элейн.

— Иди вниз, — приказала она. — Тетушка хочет с тобой побеседовать.

Сердце у меня прямо стиснулось. Стало трудно дышать от дикого страха. Когда я встала, колени меня не держали. Элейн подошла к столу и забрала мой открытый дневник.

— Я возьму его, — сказала она.

Помню, как ручка тихо скатилась на ковер, а Элейн сказала:

— Если тебе приспичило изливать собственные мысли на бумагу, прятала бы свои каракули получше. Я их нашла в две секунды. Ты мелкая грубая тварь, вот ты кто. Надеюсь, она заставит тебя поплатиться за то, что ты тут понаписала.

После чего отконвоировала меня из комнаты по лестнице, держа за плечо полицейской хваткой. Когда мы спускались, она спросила:

— Где твоя мать?

От ужаса у меня гремело в ушах, но все же я нашлась:

— Понятия не имею. Она куда-то ушла без меня.

— Разыщу ее потом, — сказала Элейн. Пихнула меня в гостиную и захлопнула за мной дверь.

— Входи, дорогая, — сказала тетушка Мария.

Она сидела на своем державном диване со шнурами, розовая настольная лампа уютно освещала ее лицо. Палки лежали рядом, прислоненные к дивану, будто тетушка Мария не собиралась ими воспользоваться. Но на самом деле она держала их под рукой на всякий случай. Она указала на кресло, пододвинутое лицом к дивану.

— Милая маленькая Наоми, — сказала тетушка Мария. — Я очень люблю с тобой беседовать.

Вид у нее был добренький-добренький, словно у плюшевого мишки. Смотришь на нее и волей-неволей думаешь, до чего она приятная и очаровательная.

Я села, слушая, как Элейн где-то чем-то лязгает. Убежать не было ни единого шанса. Я смотрела на приторное розовое лицо тетушки Марии — и вдруг поняла, от чего сошла с ума Зоя Грин. Здесь творятся непостижимые ужасы, и ты обо всем знаешь и хочешь кричать, визжать, плакать — и при этом вот она, тетушка Мария, такая обходительная, приятная, воспитанная, и поверить во все эти ужасы просто невозможно. О них и думать-то стыдно. А еще стыднее считать все это правдой. Когда тетушка Мария заговорила, я всерьез подумала: наверно, это со мной что-то неладно, раз я воображаю, будто она нехороший человек.

Она говорила и говорила. И как ни безумно, как ни невероятно — завела свою обычную шарманку: что Адель Тейлор сказала Эстер Бейли — которая пишет необычайно талантливые картины, дорогая! — и что обе они сказали Бените Уоллинс. И та-та-та, и бу-бу-бу — обо всех миссис Ктототам до единой. Помню, у меня мелькнула мимолетная мысль: главные чары, которые насылает тетушка Мария, — это скука. У меня то и дело мелькали мимолетные мысли. Они были словно легкие уколы разума посреди бескрайней отупелой пустыни скуки, а голос тетушки Марии все бубнил и бубнил. А при этом ее надо слушать. У нее есть этакая манера говорить: «Слушай, слушай, дорогая. Это же интересно!» И приходится слушать, а это и есть самое скучное.

Потом Элейн принялась пылесосить переднюю, отчего у меня в ушах загудело еще сильнее. Среди прочих мимолетных мыслей мелькнуло: какая же отменная глупость с ее стороны — оставлять Ларри без присмотра, когда Энтони Грин на свободе. Но от этого ничего не изменилось — я по-прежнему сидела и обязана была слушать. В ушах и в голове все ужасно затуманилось, и я едва успевала заметить все то важное, что говорила тетушка Мария. Это важное незаметно проскальзывало внутрь вместе с общим гулом.

— Дорогая, ты меня очень обидела, но мы не будем об этом говорить. Я люблю мою милую маленькую Наоми и знаю, что она любит меня…