Моя тюрчанка

Ширин и я могли выдохнуть с облегчением: никому, начиная с секьюрити, нет до нас дела. Очевидно, Савелий Саныч так и не нажал кнопку. Ясно, как день: «медведь» счел за лучшее «проглотить» свой позор, чем предавать скандальное происшествие огласке. Ведь мобилизуй директор охранников и вызови охранники миграционную полицию – «пострадавшему» пришлось бы перед десятком людей в подробностях рассказать о своем поражении, понесенном от смазливой и наглой нерусской девчонки. Правда, не моя милая отпинала директора – а я. Она даже пыталась меня остановить. Но я-то ринулся в драку именно потому, что вонючка-«медведь» с влажными кабаньими глазками оскорбил Ширин. Так что для похотливого директора все понятно: «Психованный юнец расквасил мне физиономию за то, что я хотел раздеть его бабу. Виновата баба».

Нет – на откровения господин гендиректор не решится. Для него желательно, чтобы летучая весть о его фиаско не перепорхнула порога офиса «Сочной клубнички». А уж с тем, что история про «наглую девчонку-азиатку», «бойфренда-дрища», про выбитые зубы и разбитые статуэтки будет циркулировать среди клерков «Сочной клубнички», как священные предания или героический эпос – посрамленному «медведю» придется смириться.

За стеклянными дверьми – кружась, падал снег. С таким чувством, будто отмываемся от какой-то грязи, мы вышли из высотки, под тяжело нависающее серое небо. Большие, пушистые снежинки медленно планировали, напоминая белых шмелей. Воздух потихоньку становился непрозрачным. Мы ступали по обледенелому, присыпанному снегом, тротуару, мимо притягательных, горящих электрическим огнем, вывесок: «Сударушка: русская традиционная кухня бизнес-класса» – «Емеля на печи: пирожки и кулебяка вкуснее, чем у бабушки» – «Икра и осетрина: элитные блюда только для вас».

Я подумал: не плохо нам было бы посидеть в какой-нибудь кафешке – привести мысли в порядок и перекусить. После боя с чудовищным циклопом Савелием Санычем мы это заслужили. Но все заведения с манящими вывесками были не по нашим карманам. На что недвусмысленно намекали и сами вывески в орнаментах мигающих разноцветных лампочек, и припаркованные поодаль авто зашедших отобедать или отужинать клиентов – сплошь роскошные иномарки; и завернутые в плащи, от снега и ветра, усатые, в каких-то дурацких фуражках швейцары, почетным караулом заставшие у вращающихся револьверных дверей фешенебельных ресторанов.

Насколько я знал неписаную историю Расеи, в годы юности моих родителей в мегаполисах процветала еще и восточная кухня. В маленьких бистро или вовсе в киосках можно было купить разнообразную выпечку: от пухлой круглой лепешки без начинки до жирного беляша; плов на одноразовой пластиковой тарелочке, люля-кебаб и бешбармак. А на запивку – кисловатый тан или сладкий шербет. И цены не были заоблачными. Так что общепит «с восточным лицом» успешно конкурировал со «славянско-национальным».

Так было до тех пор, пока расейское государство не сделало резкий поворот в сторону «православной духовности», «этно-национальных ценностей» и «русского мира», т.е. пока оно решительно не размежевалось с бывшими союзниками по конфедерации – заволжскими, южными, уральскими и зауральскими республиками. Тогда-то торговые точки восточной кухни, одна за одной, исчезли с карт расейских городов – за «нарушение санитарных норм», «неправильно оформленную лицензию» и т.д. В один миг тысячи приезжих превратились в безработных нищебродов, которым никто не продлит визу, и которым нечем заплатить за жилье, поскольку зарплата, получаемая за работу в кулинарной лавочке, была для этих бедняков единственным источником средств к существованию. Кому посчастливилось, тот трудоустроился еще куда-то. Большинство же выброшенных на улицу мигрантов было изловлено полицией, погружено в автобусы и отправлено в рейс в сторону границы.

В это же время из библиотек и книжных магазинов стали изыматься сборники анекдотов о хадже Насреддине и заменяться лубочно-красивыми изданиями «Похождений шута Балакиря» и «Сказок про Ивана-дурака». Министерство просвещения рекомендовало печатать таких авторов, как Навои, Джами и Саади, тиражами не более, чем триста экземпляров – специалистам-востоковедам «за глаза» хватит. А аль-Маари лучше бы совсем не издавать, потому что арабский слепой философ был почти атеист и не верил в загробную жизнь. Мне надо было добрым словом помянуть своего давным-давно покойного дедушку, от которого в квартире осталась целая библиотека из произведений Калидасы, Фирдоуси, Физули и многих-многих других корифеев восточной литературы.

Не успели улечься страсти вокруг книгопечатания, как в столице были закрыты все три мечети. Правительство дало мусульманам совет молиться у себя дома или в парках. И действительно, с того далекого дня в «зеленых зонах» мегаполиса можно было наткнуться на длиннобородого муллу в чалме и халате, нараспев читающего Коран коленопреклоненной толпе. Нередко «рабы Аллаха» делили молельную площадку с мормонами или кришнаитами.