Моя тюрчанка

Мы еще покружили по лесопарку. Моя девочка веселилась во всю. Останавливалась перед стволами в наростах «деревянного гриба», который с интересом рассматривала, прямо-таки щупала глазами. А приметив дерево с большим дуплом, потянула меня за руку, радостно смеясь:

– Гляди, гляди!.. У этого дерева есть рот. Такой огромный рот – только беззубый.

Немного подумав, Ширин пришла к выводу, что в дупле, вероятно, живет белка, которая заранее натаскала туда обилие съестных припасов.

– Вот сидит теперь белочка в уютном дупле и разгрызает шишки, – сказала моя милая. – Мы ведь летом придем сюда, в лесопарк, и покормим белок семечками?.. Или что там белочки едят?..

– Да. Летом мы обязательно покормим пушистых рыжих белок, – охотно согласился я. А про себя отметил, что моя девочка точно забыла про запланированное на четырнадцатое февраля самоубийство.

Ширин старается лишний раз не вспоминать о предстоящем суициде?.. Или передумала себя убивать?.. Либо, несмотря на все неудачи с кадровыми агентствами и частными работодателями, не потеряла веры в то, что до роковой даты непременно трудоустроится?.. Так или иначе, а бодрость милой заряжала и меня.

С белок моя любимая, по-детски непосредственно, перескочила на змей. Сказала:

– А ты знаешь – здесь, в лесопарке, наверняка обитают ужики. Да и гадюки тоже… Только сейчас все змейки прячутся по норам, потому что для рептилий еще очень холодно. А вот пожалует весна-красна – тогда надо будет ступать осторожно, чтобы не наступить на греющегося под ясным солнцем ужа или на целый змеиный клубок… А ты в курсе, как ужа отличить от гадюки?..

Улыбаясь, я признался в своем невежестве.

– Ай-ай-ай!.. – всплеснула руками моя девочка. – Ай-ай-ай!.. Запомни: безобидный уж – длинный и тоненький, а ядовитая гадюка – толстая, как колбаса; уж – с овальной головой, а гадюка – с треугольной, как наконечник стрелы; у ужа брюхо светлое, желтое, а у гадюки – темное; и у ужа бывают оранжевые или белые пятна там, где уши. Можешь мне поверить: я же аульская девчонка – не городская. В Западном Туркестане, в сельской местности – ползучих гадов куда больше, чем у вас в Расее. Я в детстве и на степных гадюк насмотрелась, и на песчаных удавчиков, и на полозов… А в том, чтобы увидеть ужа – обыкновенного или водяного – вообще не было ничего особенного. Когда я была маленькой и бестолковой, я однажды играла с другими девочками под цветущими абрикосовыми деревьями в центре аула. И к нам – ты представляешь?.. – подполз щитомордник. Да, ядовитая бурая змея длиннее полуметра вторглась на центральную площадь людского поселения!.. Аульские дядьки палкой-рогаткой тогда прижали яростно извивающегося щитомордника к земле и убили камнем. Не помню: кажется, кто-то содрал со змеи кожу и забрал себе в качестве трофея. А я горько плакала: мне жалко было бедненькую змейку. Вот только, если бы щитомордник меня укусил – я бы сейчас, возможно, с тобой не разговаривала бы. Тем более, что мои набожные родители не к врачу бы меня отвели, а позвали бы муллу из аульской мечети, который бы лечил меня бумажкой с написанными арабскими завитушками стихами Корана, прикладываемой к месту укуса. Чтоб угостить знатного гостя, отец с мамой – даром, что не только религиозные, но и скупые – не пожалели бы жирной баранины, поставили бы на стол блюдо с беляшами, подали бы к душистому зеленому чаю леденцы, пахлаву, курагу. Мулла дул бы на горячий напиток, делал бы глоточки из расписной пиалы и вещал бы об Ибрахиме, Мусе, но больше всего – о Мухаммеде. Мои родители кивали бы головами, как китайские болванчики, повторяли бы: «Воистину, воистину!..». Ясное дело: приклеенный к ране покрытый арабской вязью листок мне бы не помог. Стоя над моим крошечным трупиком, мулла погладил бы свою белую бороду и пафосно изрек бы: «Аллах забрал душу своей рабыни. Все мы принадлежим господу нашему. И к нему возвращаемся…». А женщины аула уже решали бы, кто будет обмывать мое тело…

Ширин примолкла, засмотревшись на кривую ветку дерева, которая, быть может, напоминала моей девочке змею. С «распахнутыми» ушами, я ждал продолжения рассказа. До сих пор милая почти не делилась воспоминаниями о жизни на родине. Все, связанное с отчим домом, было для Ширин слишком болезненным. С малолетства – тяжкий труд по хозяйству, ворчание и придирки взрослых. А когда моя любимая вступила в лучшую пору юности – раскрывшись, как нежно-голубой лотос на озере – родители задумали продать дочь, точно козу. Ширин пришлось бежать в негостеприимную Расею. Ни родина, ни чужбина не были с моей девочкой ласковы. Чего удивляться, что моя милая не испытывала ностальгии по родительскому гнезду, из которого выпорхнула едва оперившимся птенчиком?..