Моя тюрчанка

Кем бы я был – не появись в моей жизни Ширин?.. Жалкий инвалид, я бы глотал свои антипсихотики и нормотимики, каждый месяц катаясь к мозгоправу за новой дозой. Психиатр – всякий раз – с полу-издевательской ухмылкой, демонстрируя лошадиные зубы, спрашивал бы меня: «Ну-с, голубчик. Как ваше самочувствие?..». А я бы – краснея от стыда, точно раздеваюсь догола, рассказывал бы, что ночью иногда просыпаюсь от кошмарных снов и больше не могу сомкнуть глаз. Жаловался бы на перманентное чувство грызущей тоски и лишние килограммы. («Если хотите похудеть – надо меньше есть!.. Зашейте себе рот!..» – щеголяя тонким юмором, советовал бы мне доктор, сам, кстати, не худой). Потерявший надежду на себя и на счастливый поворот судьбы девятнадцатилетний старик – я бы считал, что так и проведу десятки лет оставшейся жизни: на своей кухне, с чашкой кофе, за застеленным липкой клеенкой столом, уставив глаза в окно, на три горбатых дерева.

Все изменилось, когда я увидел Ширин. Тогда я перестал быть «благочестивым брахманом», разглядывающим свой пупок и не замечающим больше ничего на свете. Я с изумлением узнал: в мире я не один. Есть еще прелестная девушка, ради которой не жалко вырвать сердце из груди. О, у меня появилась мечта – как у мотылька, летящего на огонь свечи. Я легко расстался со своим ненормальным, да к тому же неполным, покоем – подобным покою экзотического растения в оранжерее. Я полюбил, полюбил!.. А любовь не переносит бездеятельности. Сначала ты кипишь, изобретая тысячи ухищрений, чтобы только почаще видеть дорогого тебе человека. А когда твоя милая разделит с тобой простыню, одеяло и подушку, тебе захочется защищать любимую от всего мира, как крошечного пушистого котенка с блестящими глазками, которого ты бережно прижимаешь к себе и укутываешь в собственную куртку.

Я хотел достать с неба луну – и подарить моей девочке. Не боясь уколоться о шипы, собрать все розы мира – и устлать имя дорогу, по которой ступает моя возлюбленная. Обнять мою милую и, как на крыльях, унести в обсаженный пальмами белый дворец на берегу теплого моря.

И пусть в действительности все не так радостно: на нас обрушиваются тяжким камнепадом беды и невзгоды; я не могу прописать Ширин не то что во дворце у моря, а в моей же (вроде бы) квартире. Все равно!.. главное, что нас двое. Я не сломаюсь, я буду бороться за наше общее счастье. Хотя бы это было не легче, чем зубами и ногтями крошить гранит.

Моей милой сейчас важнее всего трудоустроиться. Продлить визу. Здесь, конечно, от меня мало что зависит. Но я буду следовать за Ширин, как тень: ездить с моей девочкой на каждое собеседование, оказывая любимой хотя бы моральную поддержку. Дома я могу налить моей милой чаю или кофе – пока Ширин, в поисках вакансий, сидя за ноутбуком, прочесывает интернет. Могу иногда взять на себя приготовление еды. Уж порезать огурцы и помидоры на салат для легкого ужина я в состоянии, при всем своем невежестве в кулинарии.

Такие маленькие знаки внимания должны добавить бодрости моей девочке. Поиск работы пойдет чуть-чуть веселее. И – я верил – завершится успехом. В конце концов, моя милая не хуже других. У нее целы руки и ноги, доброе сердце и умная голова. С чего бы Ширин и не найти работу?.. Ведь кто-то же из мигрантов трудоустраивается официально и продлевает законным образом визу!.. Почему бы моей девочке не войти в их число?..

А потом плотно возьмемся и за меня. Пусть с первого раза мне не удалось восстановить юридическую дееспособность. Но меня же вдохновляет любовь!.. Это значит: со второго, с третьего, с четвертого раза – у меня все получится. Я снова устроюсь курьером. На протяжении года буду изо дня в день мотаться по городу, развозя коробки и конверты. И потихоньку привыкну к тому, что я уже не нытик-инвалид, забившийся, как в кокон, в унаследованную от мамы с папой квартирку – а работающий, приносящий деньги в общий семейный котел серьезный парень, которого, как волка, ноги кормят. Я буду спокоен: Ширин-то моя тоже трудоустроена и продлила визу. Мысль, что теперь ход за мной, будет подстегивать меня не хуже, чем зайца – запах морковки.

И вот через год – подтянутый, сбросивший пять-шесть лишних кило, с выпрямленной спиной и блестящими глазами – я заявлюсь к участковому психиатру и ясным, чеканящим слова голосом скажу, что хочу вернуть себе дееспособность, простое человеческое право распоряжаться собственными имуществом и судьбой. И почему-то мне кажется, что на сей раз доктор не ударится хохотать, а откинется на спинку кресла и, то ли удивленно, то ли одобряюще хмыкнув, захлопает в ладоши. На приеме у похожего на вытянутую змею с пририсованными ногами клинического психолога у меня разве дернется щека, но не более того. Никакими хитрыми словесными конструкциями, никакой иезуитской эквилибристикой психолог не собьет меня с толку, не заставит потерять над собой контроль или заплакать. В конце концов, участковому психиатру и клиническому психологу не останется ничего, кроме как передать мое дело высокопоставленной ученой комиссии.