Моя тюрчанка

Я провожал любимую до двери квартиры. В темноватой прихожей моя милая влезала ногами в сапожки, накидывала куртку. Тогда я бережно обнимал свою девочку и нежно целовал в шею. Для этого мне приходилось набираться смелости, как прыщавому подростку, который до сих пор не приближался ни к одной девушке менее, чем на двенадцать метров, а женскую грудь видел только на фотографиях в стиле «ню» в интернете.

Ширин медленно поднимала на меня взгляд и клала свою маленькую ладошку мне в область сердца. Глаза моей милой, похожие на две черных луны, лучились теплом и любовью. Алые лепестки губ, до того плотно сжатые, чуть-чуть приоткрывались. Из ледяной королевы или напряженной, изготовившейся для битвы, амазонки моя девочка вновь превращалась в кроткую серну. Мы крепко обнимались и сливали губы в долгом, жарком, в сладком, как сахар, поцелуе. Я чувствовал, как дрожь волнами пробегает по телу Ширин. Немного супружеской ласки оказывалось для милой лучшем напутствием, чем любые слова – хоть банальное «ни пуха, ни пера», хоть что-нибудь витиеватое, как стихи арабских поэтов.

– Ну хорошо. Я поехала, – не очень-то торопясь освободиться от моих объятий, шептала моя девочка.

С сумочкой на плече, Ширин переступала порог квартиры, одарив меня на прощание еще одним томным взглядом. Опьяненный нашим волшебным поцелуем, я не закрывал дверь, пока слышал стук каблучков сапожек моей милой.

Наконец, заперев дверь квартиры, я проходил на кухню и делал себе кофе. Пальцы у меня тряслись, когда я засыпал в чашку коричневый растворимый порошок, а затем и сахар. Потому что после пары минут удовольствия от горячих губ любимой меня девятым валом накрывала дремучая тоска. Мне казалось: из груди у меня вырезали сердце, которое Ширин увезла с собой.

Умом я понимал: моя девочка направляется на интервью – нет ничего важнее этой поездки; я должен – не брыкаясь – ждать свою милую; Ширин вернется часа через три. Но я ничего не мог поделать со скручивавшей мои нервы в узлы тревогой. Мне представлялось, что моя девочка – маленький пушистый котенок, которого я, открыв дверь квартиры, зачем-то вытолкал в огромный враждебный мир. Я не мог усидеть на стуле, как будто меня подбрасывала невидимая пружина. Меня так и подмывало – не одеваясь, как я есть, в домашних шлепанцах, шортах и футболке, выскочить на улицу и, пока моя милая не ушла далеко от дома, во всю силу легких, громко позвать: «Ширин!.. Ширин!.. Вернись!..»

И я ведь был прав насчет враждебности мира. Как голодное чудовище, оно точит клык на нас обоих, но в первую голову – на мою девочку. Сколько раз на наших с Ширин прогулках, либо просто в магазине, в метро, я замечал косые волчьи взгляды прохожих или попутчиков, бесцеремонно ощупывающие мою любимую. Дело тут было, конечно, в том, что моя милая – нерусская. Я был для моей девочки, как щит. Видя, что тюркскую девушку держит за руку славянский парень, обыватели только колючими взглядами, да змеиным шипением нам в спины и ограничивались. Озабоченные национально-расовой чистотой дураки впадали, похоже, в ступор из-за когнитивного диссонанса. Мол, как так?.. Наш природный русак с волосами цвета соломы гуляет с «басурманкой», «азиаткой», «инородкой»!.. Остановите планету, я сойду.

Но на интервью Ширин поехала одна. Мне оставалось только держать пальцы скрещенными за то, чтобы она без происшествий добралась до офиса потенциального работодателя, а оттуда – домой. У меня неприятно сосало под ложечкой при мысли, что на улице или в городской подземке мою милую может оскорбить горбатая, с бородавкой на кончике носа, с клюкой и в треугольном платочке бабка (вылитая яга), либо выдыхающий запах паленого самогона небритый мужик в шапке-ушанке набекрень. «Это не твоя страна!.. Убирайся в свой Бишкек, сучка!..»

У такой старушенции с бородавкой или у заросшего щетиной алкоголика – жизнь не слишком задалась. Пенсия – с гулькин нос; едва хватает на хлеб, морковь и лекарства. Дети и внуки, вертящиеся в водовороте собственных дел и проблем, забывают звонить даже на рождество. И во всех своих невзгодах скрюченная бабка и красноносый от ежедневной выпивки мужчинка винят не министра финансов, не господина президента, не всю нашу порочную социально-экономическую систему… а мигрантов.