Моя тюрчанка

Сердце Ширин точно обросло твердой корой. И я не имел сил эту кору пробить. Я помнил, как называл милую Несмеяной. А теперь моя красавица была, скорее, снежной королевой. Или зачарованной, обращенной в каменное изваяние, прекрасной шахской дочкой. Я страдал от этого отчуждения между мной и моей девочкой. Когда мы сидели за едой, старался хотя бы взглядом «транслировать», как заправский телепат: «Ширин, я тебя люблю. Я тебя очень люблю». Но телепатия не работала: моя милая почти не поднимала на меня глаз. Бывало, в конце трапезы, я просто брал руку моей девочки и держал в течение пары минут. Только так я и отваживался проявить свою супружескую нежность. Я чувствовал, как дрожит рука Ширин. А потом моя милая говорила:

– Ну хорошо, дорогой. Хорошо. Надо идти.

Моя девочка садилась в спальне за компьютер – а я, неприкаянный, торчал на кухне. Мне казалось: три черных голых дерева в окне сочувственно на меня глядят. Они точно приняли меня в свое братство – горемыки, у которых не осталось даже листьев.

Я уповал лишь на то, что треклятый марафон рано или поздно закончится. Это только мрачное воображение Данте способно написать над воротами ада: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». А обыкновенному двуногому свойственно ждать начала лучших дней или, по крайней мере, окончания дурных. Я говорил уже: Ширин была, как старатель, который упорно просеивает влажный речной песок, упорно веря, что найдет крупинки золота. Поиск работы в железобетонном термитнике мегаполиса, где пылают электрические огни реклам, а улицы наводняет праздная толпа – это такая же охота за золотом. И я запрещал себе сомневаться, что моя девочка, в конце концов, наткнется на клад, т.е. трудоустроится в приличную фирму.

Но чумазый вредный злой чертенок, удобно устроившийся у меня на левом плече, оттягивал черной лапкой мочку моего уха и бубнил, бубнил мне в слуховой проход: «Эй, хозяин!.. А что если твоя краля до четырнадцатого февраля так и не найдет работу?.. Твоя смазливая девчонка ищет официальную работу с тех пор, как приехала в Расею. За столько месяцев не нашла – так, что ж, теперь найдет?.. Нет, хозяин!.. Чудес в постиндустриальную эпоху не бывает. Придется твоей симпатяжке соглашаться жить нелегалкой, либо…».

Я встряхивался, как конь – прогоняя болтливого дьяволенка, существовавшего, конечно, только у меня в голове. А глаза мои притягивались к стоящим на столе, рядом с солонкой в виде петушка, нескольким коробочкам снотворного. Доза здесь слоновья – нам с любимой хватит, чтобы несколько раз умереть. Моя душа, казалось, с треском рвалась на куски.

А календарь – календарь на стене демонически смеялся, скалясь зубами-циферками. Он как бы спрашивал издевательски: «Не хочешь, дружок, посчитать, сколько дней осталось до роковой даты?..» Нет!.. Нет!.. Нет!.. Я не хотел. Мне бы заткнуть уши и зажмурить глаза, чтоб не слышать язвительный хохот и не видеть акулий оскал маленького монстра-календаря. Только ясное понимание того, что это не поможет, что календарь смеется и показывает зубы только в моем разгоряченном мозгу, удерживало меня от столь нелепого поведения. Что подумала бы Ширин, если б зачем-нибудь заглянула на кухню?.. Мне бы еще на четвереньки встать и под стол залезть, честное слово!..

Меня начинали мучить опасения: не едет ли у меня крыша?.. В конце концов, я инвалид по психике, бросивший пить таблетки. Не вернется ли моя душевная болезнь с пополненным арсеналом фобий и навязчивых мыслей? Да еще с иллюзиями и галлюцинациями, которыми я раньше (тьфу, тьфу!) вроде бы не страдал?.. Да уж, в нашей ситуации – когда мы будто идем по прогнившему дощатому мосту, который в любое мгновение может вместе с нами обрушиться в бурную, ревущую пенную реку – не хватало только проблем в моей бестолковой голове.

Ширин почти не вылезала из ноутбука и не выпускала из рук раскалившийся телефон, откапывая и прозванивая вакансии. Восемьдесят процентов объявлений приходилось отбрасывать без звонка: и должность была подходящая, и зарплата приемлемая – только в требованиях отдельным пунктом значится: «славянская внешность» или «строго для русских». Оставалось, из каждой сотни, двадцать – двадцать пять объявлений, где внимание на этнической принадлежность будущего сотрудника не было заострено. Но и податели этих, будто бы не ксенофобских, объявлений тянули многозначительное нечленораздельное «Ну-у-у», когда моя девочка называла свое ирано-тюркское имя. Далее следовал «вежливый» вкрадчивый вопрос: «А вы случайно – эмм… – не приезжая?». Что в переводе на русский значило: «Ты что, чурка?». Господа, не демонстрирующие в объявлениях оголтелый расизм, считали, видимо, за само собой разумеющееся, что «чурка», «азиат», «нерусский» не должен, не смеет откликнуться на вакансию. Что ты, что ты!.. Звонок моей милой казался «их благородиям» вторжением смуглого потного кули в пропыленной набедренной повязке на веранду, где пьют чай с пирожными «белые сахибы».