Моя тюрчанка

Эти вопросы кружились надо мной, как мерзко кричащие уродливые гарпии. Но я отказывался реагировать. Я отворачивался от очевидных ответов. Мне представлялось: я и моя девочка – два муравья на зеленом листочке, подхваченном пенным потоком. Что могут сделать два слабых насекомых?.. Остается только отдаться течению. И убедить себя в том, что нас прибьет к спасительному берегу – раньше, чем мы потонем.

Чтобы чем-то занять руки, а тем самым и голову, я поскорее принимался за приготовление обеда. По-моему, полусознательно я старался как можно громче греметь посудой, точно желал оглушить собственный мозг, дабы не думать о той сети мрачных обстоятельств, в которой я и Ширин бились, как несчастные рыбы.

Обед я стряпал простецкий. Часто это были макароны с жирной говяжьей тушенкой. Либо вареный рис с луком и мелко порубленной зеленью; в придачу к рису я на маленьких блюдцах подавал на стол незамысловатый салат из огурцов и помидоров, облитых подсолнечным маслом. А бывало, во мне настолько пробуждался кулинар, что я жарил картофель со специями и с консервами «мясо цыпленка». Это была вершина моего поварского «мастерства». Для коронного блюда требовалось очистить картофель от кожуры и порезать тонкой соломкой. Такая задача казалась мне равносильной очищению Гераклом Авгиевых конюшен. В свою прежнюю, холостяцкую, жизнь я разве что наггетсы мог швырнуть на сковородку; да и то –недожаривал или пережаривал. Но моя девочка приучила меня к вкусной и полезной домашней кухне. Теперь моей милой пришлось оторваться от плиты – с головой погрузиться в поиск работы. Так неужели я поленюсь почистить окаянную картошку, чтобы порадовать Ширин хотя бы сытным блюдом, которое мне более или менее удается?!

Разложив еду по тарелкам и налив в стаканы зеленого чаю, я подходил к двери спальни и тихонько звал:

– Хорошая моя, идем кушать.

– Иду, дорогой мой, – так же тихо отвечала моя девочка и выплывала из спальни.

Молча мы садились за стол и принимались за еду.

С кровоточащим сердцем я посматривал на милую. Она стала, как будто, тоньше волоска. С осунувшегося лица стерся румянец. Она то и дело хмурила красивые брови. То губы у нее начинали дрожать. Ширин казалась мне бледной луной на ущербе, которую вот-вот поглотят тучи. Аппетита у моей милой почти не было. Она больше ковыряла вилкой в тарелке, чем ела.

– Поешь, поешь хоть немного, моя золотая, – уговаривал я.

– Не знаю… – медленно отвечала моя девочка. – Что-то я совсем не голодна…

Ее потускневшие, воспалившиеся от долгих часов, поведенных за монитором, глаза смотрели как бы сквозь меня.

Я подавлял вздох. Я считал, что не имею права ни на мучительные вздохи, ни на одну соленую слезинку, потому что не должен расстраивать мою красавицу, которой и без того тяжко. Но каким бы было для меня облегчением, если б любимая сама жарко расплакалась бы у меня на груди. Если бы излила на меня, вперемежку со слезами, поток горьких жалоб на негодяев-рекрутеров, с которыми невозможно договориться даже о собеседовании. Обнажила бы передо мной свою израненную нежную душу. Я бы прижал Ширин к себе, как слабого пушистого котенка с бисеринками-глазами, которого хочется защищать от всего мира. Гладил бы ее волнистые волосы и шептал бы ей, что все образуется, все обязательно будет хорошо.

Плакать порою полезно. Вдоволь окропив мою грудь слезами, милая почувствовала бы себя обновленной, как роза после дождя, на лепестках которой поблескивают капельки влаги. У моей девочки появились бы свежие силы, чтобы снова и снова перелопачивать интернет в поисках заветной вакансии. И я верил: если не завтра – так послезавтра моей любимой повезет. Не может быть, чтобы такой чистой, как первая снежинка, ангельски прекрасной девушке не выпал счастливый билет.

Но Ширин не плакала. Она была измождена, раздражена – но не плакала. Я только качал головой, признаваясь себе: за почти полгода, проведенные с любимой, я так и не разгадал ее характер. Я не мог предвидеть, когда моя девочка впадет в истерику, как на Лиственной улице; когда загорится гневом – что произошло в коморке Анфисы Васильевны; когда – наконец – прильнет ко мне, чтобы получить долю утешения и ласки. Воистину: моя зазноба была переменчивее луны.

Любимая даже как-то отстранилась от меня. Ну конечно!.. Живя в одной квартире, мы теперь виделись только за кухонным столом, когда принимали пищу, и в постели. Ну, еще в те недолгие полчаса после завтрака, когда я читал моей девочке восточные сказки.