Моя тюрчанка

Я наливал нам кофе с молоком, раскладывал на тарелке простенькое печенье. Моя девочка приходила из спальни, садилась за стол. О том, как продвигаются поиски работы, милая и теперь ничего не говорила. А я боялся докучать вопросами. Милая просто сидела, выпрямив спину – и маленькими глоточками пила кофе. Иногда чашка начинала дрожать в руке Ширин – кофе вот-вот выплеснется через край. Тогда моя милая отставляла чашку и ждала, чтобы пальцам вернулась твердость.

Я пытался отследить взгляд моей девочки. Но ее глаза просто блуждали по кухне, переходя от окна к плите, от плиты к холодильнику. В черных зрачках Ширин была тоска. Иногда, впрочем, глаза милой надолго задерживались на настенном календаре с медвежонком. И тогда с алых губ любимой срывался нервический смешок.

О, календарь!.. Мне хотелось содрать его со стены, изорвать на мелкие кусочки. И выкинуть эти кусочки в раскрытую форточку, чтобы ветер разметал их по лицу земли. Цифры в календаре казались мне, парадоксальным образом, рядами зубов. Как пробравшийся в дом карликовый монстр – нечто вроде рогатой химеры с кожаными крыльями летучей мыши – календарь злобно смеялся над нами. Календарь отмерял время, дни – т.е. тот ресурс, которого у нас оставалось все меньше.

А среди трехсот шестидесяти пяти чисел – трехсот шестидесяти пяти зубов чудовища – наши с Ширин глаза притягивало число четырнадцать в столбике под шапкой «февраль».

Четырнадцатое февраля!.. Роковая дата. Если до четырнадцатого февраля моя девочка не отыщет работу, на которой милой помогли бы с продлением визы – тогда… Тогда мы окончательно превратимся в парий, отщепенцев, изгоев – не вписавшихся в современное, постиндустриальное, демократическое, процветающее общество. Кому нужны психически увечный «неполноценный» парень и просрочившая визу мигрантка из Западного Туркестана?.. Ширин автоматически попадет в разряд «нелегалов» – нарушителей неприкосновенности государственных рубежей. Это пахнет полным бредом, но наши бравые полицаи предпочитают отлавливать безобидных и наивных мигрантов – таких, как моя девочка – чем охотиться за маньяками, растлителями детей, серийными убийцами или чем защелкивать наручники на запястьях «распилившего» бюджет толстого коррупционера.

И что нам остается?..

На кухонном столе так и стояло несколько коробочек со снотворным. Мощным снотворным. Белых круглых таблеток хватило бы, чтобы свалить пару лошадей. Сидя со мной за чашкой кофе, Ширин иногда, с задумчивым и как бы окаменелым лицом, передвигала эти пачки таблеток. Я смотрел, как загипнотизированная удавом мартышка, и в сердце мне будто бы медленно вонзалось холодное тонкое лезвие.

Выпить конскую дозу тяжелого снотворного – пожалуй, самый «безболезненный» способ самоубийства. Выброситься с верхнего этажа высотки – страшно. Ты умрешь от ужаса еще раньше, чем размажешься кровавой лепешкой по асфальту. А еще, говорят, кое-кто после прыжка выживает, но остается инвалидом. Что ждет безрукого-безногого колясочника?.. У меня мурашки пробегали по спине, когда я задавал себе такой вопрос. Нет, лучше уж смерть!..

Утопиться в ванне – трюк, на который способен разве что сумасшедший йог. Можно, конечно, взять по веревке и, повесив на шеи по камню, утопиться в нашем любимом пруду, на котором гогочут и плещутся утки. Но меня бил озноб при мысли о том, во что превратятся наши трупы, похороненные в мутной воде. Если когда-нибудь мы всплывем (веревки развяжутся или порвутся) – случайный свидетель схватится за сердце, увидев распухшие, обезображенные влагой тела. Почерневшие, пахнущие гнилью, с вываливающимися изо ртов фиолетовыми языками.

Сказать честно: для меня это было бы не так жутко, если б речь шла только обо мне. Один я, может быть, и согласился бы утонуть. Пусть меня и выловят в виде почти бесформенного мясного мешка с костями – мне-то будет уже все равно. Но я не мог допустить, чтобы то же самое произошло с Ширин. Я весь холодел, стоило лишь вообразить мою девочку поднятой со дна покойницей, расплывшейся, как медуза; со сбившимися в грязные узлы волосами и с закатившимися глазами. Нет, я мечтал (если это можно назвать мечтой), чтобы и на смертном ложе милая осталась бесподобной красавицей. Пусть моя девочка будет распластана на белой простыне – чуть более бледная, чем была при жизни. С улыбкой на вишневых губах. С сомкнутыми веками. И с заплетенными в аккуратные косы густыми темными волосами. Похожая на высушенный цветок, заложенный в книгу.

Вспарывать себе вены – не очень надежный способ. А повеситься – не эстетичный. (Я читал где-то: повесившиеся, пока хрипят в петле, непроизвольно мочатся). Так что самое лучшее – как мы и задумали – лежа в обнимку, тихонько умереть во сне. Пока, под действием тройной дозы таблеток, мы будем медленно – может быть на протяжении часов – угасать, воображение нарисует нам в сновидениях яркие завораживающие картины нашего несбывшегося счастья.