Моя тюрчанка

В супермаркете меня охватила странная эйфория. Я бодро толкал перед собой тележку, чудом не врезаясь в широченный зад какой-нибудь откормленной тетки, и, не сбавляя шаг, хватал с полок продукты, которые заказала моя звездочка. Вот колбаска, вот бекон, вот маринованные огурчики, вот пучок укропа…

Мир виделся мне, отчего-то, в радужных красках. Должно быть, после упоительных, срывающих крышу игр в постели у меня зашкаливало количество «гормонов счастья». Я точно не шел, а парил вдоль заставленных товарами стеллажей. Кому может быть так же легко, как мужу, которого любящая жена отправила за покупками?.. Страшная мысль о том, что через четыре дня мы с Ширин должны принять по смертельной дозе снотворного, забилась в самый потаенный уголок моего сознания. Ну не верил я, не верил, что восхитительная красавица с огнем в глазах, которая с утра подарила мне сказочное наслаждение, всерьез готовится умереть.

С полными пакетами всякой всячины, я притопал домой.

– Дорогая, я пришел!..

Ширин, уже заплетшая волосы в косы и накинувшая тонкий халатик, выглянула с кухни:

– Ну, неси, неси все сюда.

Мы переложили продукты из пакетов в холодильник. Выпускал струю пара и свистел электрочайник. Пока я переодевался в домашнее и мыл руки, милая налила мне ароматный кофе с молоком. Я сделал пару глотков и засиял от восторга. Впервые за много дней моя девочка приготовила мне чашечку кофе. Пока любимая с головой зарывалась в поиски работы, стряпня и напитки были на мне. Кофе, который получался у меня, был – конечно – получше, чем в бистро, но и изысканными вкусовыми качествами не блистал. А кофе, который подала мне Ширин, был – воистину – угощением для богов и праведников. Я бы сказал, что кофе чуть похуже Эрот подавал Зевсу на Олимпе, а Мадана – многорукому, в ожерелье из черепов, Шиве, если б кофе (да еще растворимый) был известен древним грекам и индийцам. Даже цвет напитка в моей чашке был приятный светло-коричневый, за который всегда боролась моя милая, когда делала кофе.

Пока я смаковал кофе, Ширин принялась стряпать завтрак. На сковородке зашипело растительное масло. Керамическим ножичком измельчая на доске ингредиенты, любимая что-то напевала на своем родном – таком мелодичном – тюркском языке.

Скоро завтрак был готов. Моя девочка поставила на стол фарфоровые тарелки с яичницей. Да не с простой яичницей, какую сто раз варганил и я, а с дольками помидора и вареной колбасы, с полосками поджаристого бекона и посыпанную тертым сыром и мелко порубленным темно-зеленым укропом. На отдельном блюде милая разложила бутерброды: одни – с копченой колбасой, кругляшкой помидора и прикрытые капустным листочком; другие – с сыром, беконом и зеленью. Налила в чашки молочный кофе, ничуть не уступавший (я знал) тому, который я только что выпил. Живот мой заурчал, а рот наполнился слюной. Ширин с нежной улыбкой наблюдала, с каким аппетитом я накинулся на еду. Сама моя девочка ела, как всегда, мало.

– Знаешь, солнце, – сказала Ширин, – давай сегодня развлечемся дома. А уж завтра ты сообразишь, куда сводить меня погулять.

– Угу, – не вполне членораздельно ответил я, перемалывая очередной бутерброд.

– А какую книгу ты мне сегодня почитаешь? – беря меня за руку и заглядывая мне в глаза, спросила любимая.

– Не знаю… – я успел дожевать свой бутерброд. – Махабхарату?..

– Махабхарату!.. Махабхарату!.. – обрадованная, как ребенок, захлопала в ладоши моя милая.

– А завтра сгоняем в зоопарк. Или в палеонтологический музей, где скелеты динозавров, – вдохновленный моей красавицей, выдал я идею.

– Завтра в зоопарк, а послезавтра – к динозаврам, – улыбаясь, решила Ширин.

– А еще есть музей изобразительных искусств, – сильнее оживился я. – Там греческие и римские статуи, египетские саркофаги, вавилонские барельефы…

– И туда сходим на следующий день после динозавров!.. – с горящими глазами воскликнула моя девочка.

– А еще на следующий день… – начал было я, но осекся.

Я совсем забыл, что у нас не на вечные каникулы начинаются. В нашем распоряжении всего четыре дня, первый из которых уже течет журчащим ручейком; а мы точно два жука, сплавляющихся по этому ручейку на бумажном кораблике. «Следующего дня» – назавтра после посещения музея изобразительных искусств – не будет. Вернее, будет наш роковой последний день, в который мы навсегда сомкнем веки на остекленевших глазах.

Я скривился, будто глотнул касторки. Ширин тоже перестала улыбаться. Положила свою маленькую ладошку мне на грудь – точно хотела определить, насколько участилось биение моего сердца. Так, в молчании, мы просидели минуты две. Наконец, моя девочка снова улыбнулась – хотя и слабо – вспорхнула со стула, как крохотная тропическая птичка в ярком оперении, чмокнула меня в щеку, потянула за рукав и, с немножко детскими (и невероятно милыми) интонациями позвала:

– Идем. Идем в спальню читать Махабхарату!..