Моя тюрчанка

Нет, я не желал нам поскорее умереть и так избавиться от мук. Просто я ждал: к четырнадцатому февраля закончится наш марафон, который делает нас точь-в-точь теми акулами, которые вынуждены всю жизнь проводить в движении. Отчего-то я поверил: именно четырнадцатого февраля в визу моей девочки хлопнут штамп: «Продлено до…». Это как запрыгнуть на подножку уходящего поезда. Надо же цепляться за какую-то – пусть несбыточную – надежду, когда тебя так и давит со всех сторон треклятая безысходность!.. Плюс к тому, в моем мозгу шевелилась трусливая – поистине, шакалья – думка, что, если виза моей милой так и не будет продлена, Ширин согласится на роль нелегалки, прячущейся от властей в моей квартире. Как летящие по кругу осы, мысли вращались и вращались в моей бедной голове. Хотелось вздохнуть: «Ох ты, господи!». Но я стискивал зубы, боясь потревожить мою девочку. Не помню, как я соскальзывал, будто в черную яму, в тяжелый сон.

Не раз за ночь я размыкал веки – вспотевший под ватным одеялом, но, одновременно, трясущийся, точно от озноба. Я не слышал, чтобы моя милая посапывала котенком. Она лежала, подложив руку под голову. Я не видел в темноте, но угадывал: любимая не спит. Легко понять: Ширин не дают уснуть несладкие мысли о работе; так не может забыться сном ловец, в думах о рыбине, упорно не желающей заглотить наживку и крючок.

Ночью – когда у меня, что называется, «плохо варил котелок» – я имел еще меньше шансов, чем днем, подобрать слова, которые успокоили бы, ободрили мою девочку. Да и не слова были моей милой нужны. Никакой ласковой болтовней – уместной разве только когда ты со своей второй половинкой качаешься на качелях в полном алых раз саду – я не наколдую Ширин ни трудоустройство, ни продление визы. Я нашаривал тоненькие пальчики любимой и пожимал. Решал про себя: засну не раньше, чем моя девочка. Но меня хватало на пять, на десять минут – и я опять проваливался в кромешную тьму.

Так я спал прерывистым мучительным сном. Меня мучали расплывчатые – малопонятные, как картина постмодерниста – кошмарные образы. Из которых мое восприятие лишь иногда могло выцепить поставленную на задние ноги лошадь с головой Юлии Владимировны на гривастой шее. Савелия Саныча, с кровью выплевывающего выбитые зубы, и тотчас выпускающего длинные –изогнутые, как турецкие сабли – клыки и раздвоенный змеиный язык. Дико хохочущего Арсения Петровича с рогами и хвостом, мечущего себе в черное отверстие лоснящегося рта шоколадные конфеты.

Я выныривал в явь – сердце мое дико колотилось. Немного придя в себя, я замечал, что моя девочка не спит. Это ржавым лезвием резало мне сердце. И хотя я был стихийный атеист, мне хотелось прыгнуть с кровати, как подброшенному пружиной, распахнуть окно; не боясь застудиться, высунуться голым торсом на улицу и крикнуть в чернильно-ледяное небо: «Эй, лукавый боже!.. Что я должен сделать, чтобы моя любимая была счастлива?.. Прыгнуть с моста?.. Не вопрос!.. Вспороть себе живот – выпустить наружу кишки?.. Отвечай – я готов!.. О, устрой же так, чтобы моя милая получила работу!.. Чтобы моей звездочке продлили визу!.. Хотя бы, наконец, чтоб Ширин мирно спала по ночам!..».

Богу (если допустить его существование) не надо было, чтобы я, чуть ли не вылезши из окна, орал в небеса. Он, по идее, должен был прочесть мои исступленные мольбы у меня в сердце и мозгу. Но дошел надрывный крик моей души до бога или нет – пресловутый дедушка на облаке не торопился откликаться. Похоже, бога или вовсе не было, или могучий создатель считал ниже своего царского достоинства обращать внимание на такую жалкую букашку, как я. Добрый боженька давал мне на собственной шкуре прочувствовать, что такое вопли беспомощного человека, заброшенного в пустыню.

Я ничем не мог помочь Ширин. Я только не отпускал ее нежные пальчики. Держа руку милой в своей руке, я на очередные пятнадцать или двадцать минут погружался в болезненный, не приносящий ни капли облегчения, сон. Иногда, засыпая, я слышал, как сам же шепчу: «Ширин!.. Ширин!.. Ширин!..».

Так проносились над нашим супружеским ложем длинные, черные, непроглядные зимние ночи – каждая из которых была как ведьма на помеле.

20.Махабхарата и клубничный сок

Я проснулся, как всегда за последнее время, с распухшей – точно сырое полено – головой и с ломотою в костях. Я давно чувствовал себя не вполне здоровым – настолько меня морально опустошала роль беспомощного свидетеля того, как моя девочка сжигает себя на медленном огне в безуспешных попытках найти работу.

Еще не продрав глаза, я уловил: что-то не так. В следующую долю секунды я сообразил: я не слышу, как моя милая долбит пальцами по клавиатуре ноутбука. Я успел привыкнуть: любимая с самого утра (раньше, чем я организую скромный завтрак) уставляется в монитор, стараясь выудить из всемирной паутины хоть парочку приглашений на собеседования.

Наконец я разлепил веки.