Моя весенняя любовь с привкусом боли

Но знаешь, бывало ночами я засыпал один, под грязным одеялом, без подушки и представлял тебя. Как ты бережно складываешь мою одежду, как не стираешь ее, чтобы на ней как можно дольше оставался мой запах, как зарываешься лицом в мою рубашку и она становится мокрой от твоих слез.

Я видел, как ты делал это когда моя мать бросила нас- подглядывал сквозь приоткрытую дверь. Вспоминал об этом и мечтал, что ты так же скучаешь и по мне. Хотя, бывало, думал, что ты собираешь все мои вещи, выносишь их на пустырь за домом и сжигаешь, безразлично поливая керосином. Или как отдаёшь их бездомным, режешь на тряпки, чтоб протирать пыль с телевизора, относишь на ближайшую свалку.

Я представлял тебя одиноким и разбитым, в объятиях горячего душа, с бутылкой водки в руках и выкуренной пачкой сигарет. Я представлял тебя счастливым и вспоминал твою улыбку, обращённую ко мне, как ты щуришь глаза и проводишь рукой по волосам. В моей памяти ты возникал уставшим, с щетиной, уснувшим за книгой, на холодном балконе. Я помнил твои руки и те редкие тёплые объятия отца, любящего своего сына. Во сне я считал твои ресницы и тонкие голубые паутинки вен под глазами, пытался прикоснуться к твоим губам, но боялся спугнуть такое редкое виденье.

Скажи, Эрик, разве эти желания походят на сыновью любовь к отцу? Или больше походит на запретные желания той женщины?

Тонкими пальцами по нижней губе, по горячему острому языку.

– Ты снова куришь? Я думал ты бросил.

Глава 9

Неделю с Итаном мы не вылезали из дому. Заказывали пиццу и смотрели старые комедии. Он любил фильмы про вампиров и черно- белые драмы. Восхищался Хичхоком и мог несколько раз пересматривать « Головокружение». Хвастался своей коллекцией нуар фильмов и старых детективов на кассетах. Уверял, что лучшие фильмы сняты в шестидесятые и и расстраивался, что не родился в то время. Предлагал сходить в театр или оперу, потому что сам никогда там не был, а потом забыл купить билеты и возненавидел и театр и оперу. « Пойдём на балет» – говорил он, а я делал ставки- забудет или нет.

Бардак везде – в квартире, на голове и в самой голове. Повсюду потухшие сигареты с остатками его жестоких поцелуев. Пустые банки из-под колы и смятые салфетки. Он кутался в тёплый плед и плотно задергивал шторы, ругаясь на яркий свет и боль в глазах. Он ужасно готовил и пил крепкий чай, заваривая один и тот же пакетик до тех пор, пока вода не становилась прозрачной. Он всегда ходил босиком и прижимал к моей спине холодные ноги. Он мог заснуть на середине фильма, проснуться под конец и точно знать, что в нем было. Он не сушил голову и наверное поэтому его волосы всегда торчали. Он не носил футболку дома и ждал, когда уже наконец потеплеет. Он обожал абрикосы и пытался вырастить абрикосовое дерево дома в горшке, чтобы вкус плодов был не как из магазина, а как из детства.

А я? Я просто был рядом и наслаждался каждым его вздохом, смотрел на него спящего, злящегося и растерянного, когда он не мог подключить двд к телевизору. Я восхищался его острому уму и обожал его небрежные, немного жестокие шутки, его комментарии к фильмам и то, как он сжигал непонравившиеся ему книги. « Хоть для чего- то сгодится этот бред» – говорил он, бросая в пламя одну страницу за другой.

Я пытался накормить его салатом и напоить морковным соком, прятал сигареты, но он находил остатки в пепельнице и, удивляясь, куда мог снова засунуть новую пачку, докуривал их. А я все больше удивлялся, как он смог прожить все это время на одном фастфуде и газировке, но он, пожимая плечами отвечал, что даже живот не разу не болел.

Иногда я включал тихо музыку и мы лежали на полу полуголые и такие разбитые и каждый плакал внутри о своём, потерянном. Я, как послушный пёс, приносил ему домашние тапочки, а он забывал их у старого кресла, потертого, тоже со своей историей. Я хотел напоить его глинтвейном, а он закрывался в своей комнате.

Иногда он прятался от меня мысленно и тогда его глаза становились чужими и отрешенными. Тогда я просто молча сидел напротив и ждал пока он ответит на мой повисший в воздухе вопрос. А иногда он смеялся так искренне, как ребёнок, когда тот видит матушку и ласково ерошил мои волосы.

Его шутки, со вкусом иронии и сарказма. Его замечания на громких соседей и старый джаз из новых колонок в пол третьего ночи. Его низкий голос и мокрые следы босых ног после душа.

– Пойдем в бар. Сто лет там уже не были.

Выбирались в ту пору в бар поздно вечером, сидели ночи напролёт и пили, играли в бильярд и пели глупые песни, меняли пластинки в старом музыкальном автомате, а я всегда удивлялся где он достал такой раритет.

« Где купил, там больше нет» – отшучивался Итан и широко улыбался.

Иногда к нему приходили девушки, уставшие, с пустыми глазами и разбитыми сердцами. Тогда Итан угощал их выпивкой и под столом, аккуратно передавал пакетики с разноцветными таблетками. Он ласково гладил их по волосам и хищно улыбался.