Моя весенняя любовь с привкусом боли

« Неужели для тебя это настолько нормально, что ты так спокойно шутишь по этому поводу?» – мой немой вопрос так и остался без формы и утонул в глубине зарождающегося внутри страха.

Да, в тот вечер, на самую секунду я испугался его. Испугался Итана, испугался той девушки и всего того мира- запретного, опасного и чужого, к которому я, вопреки своему желанию, прикоснулся посредством этого человека. Но внутреннее чувство опасности было в миг заглушено смехом Итана и растворилось под его очередными пошлыми шуточками.

Если он считает и говорит, что все в порядке, значит так и есть. Уже тогда безоговорочно и слепо я начинал верить ему. Налей Итан при мне в стакан средство для травли тараканов и скажи, что это молоко, я бы, не моргнув и глазом, выпил все залпом и лишь согласился бы с тем, что да, молоко невероятно свежее и вкусно.

Ещё в первый день знакомства Итан, его авторитет, его слово, его мнение и точка зрения обрели для меня вес и с каждым днём во мне лишь укреплялось мое восхищение и обожание к нему.

Глава 6

Я пришёл домой пьяный, на ватных ногах, и застал тебя спящим. Такой родной и близкий. Мне казалось, что я более не имею права прикасаться к тебе, дышать одним с тобой воздухом, находиться с тобой под одной крышей, ибо клянусь, уже тогда я чувствовал, что испачкался в чем- то мерзком и непозволительном. От туда, извне, я принёс что- то грязное, запретное и боялся замарать твой чистый облик даже одним своим присутствием. В моих глазах ты всегда был светлым образом отца, которого я никогда не видел. Тем, кто вырастил и воспитал меня.

Как иронично. С одной стороны был ты- заботливый, любящий, оберегающий, с другой- он- опасный, хитрый, жестокий. Я отчетливо видел скучающее холодное равнодушие в глазах Итана и отцовское беспокойство в твоих. Все это время, все эти года именно ты оберегал меня.

Перед моими глазами так же все ещё ясно стоял образ матери. Ее пухлые от чужих поцелуев губы, глаза, темные от возбуждения. Я помню, как она, затягиваясь крепкой сигаретой и проливая на грудь красное вино, упивалась своим развратом и пошлостью.

Эрик, я отчётливо чувствовал твой страх, что я пойду по ее стопам, но так же всегда видел твою непоколебимую веру в меня. В моем лице ты видел ее и прятал меня от всего этого порочного и запретного, но такого сладкого и дурманящего. Признаться, я и сам боялся превратиться в неё. Падшая, глупая, разбитая, несчастная, с улыбкой поверх слез и смехом сквозь боль. Она, возбужденная, раскрасневшаяся, с тяжёлым сбившимся дыханием, забиралась ночью ко мне в постель, гладила по лицу и, заставляя проснуться, заглядывала мне в глаза, в душу. Уже тогда она видела меня насквозь.

Знаешь, Эрик, ты показал мне другую жизнь. Нормальную, обычную. Без пошлых взглядов чужих мужчин на мою мать, а затем и на двенадцатилетнего ее сына. Без страха, голода и боли. И даже сотни лет мне не хватит на то, чтобы выразить, насколько я тебе благодарен, но все же, что- то мерзкое и порочное, живущее внутри, не давало мне покоя и скребло мне рёбра, шепча, что я такой же, как они все, те, в окружении которых я вырос.

Проклятая кровь текла и в моих венах. Я был частью тех сломанных и бракованных людей. Я родился уже бракованным. Поддаваться искушению было заложено во мне ещё в то время, пока я спал в утробе матери и как бы я не сопротивлялся и не притворялся, брак качества здорового человека вылез наружу, обнажив мое истинное я.

– Хочешь придти сюда завтра? У моего друга день рождение, мы устраиваем здесь небольшую вечеринку.

Я не помню, что я тебе тогда соврал, ибо клянусь, все это было сказано в горячке, словно внутренние демоны, жаждущие утоления своего порочного голода, говорили за меня. Я покинул тебя одного, застывшего с вопросами в глазах, убежал навстречу этому опасному змею, чтобы с головой окунуться в самоубийственную пучину наслаждений.

Ты ведь все понял? Ты понял мою неумелую ложь? Если да, тогда почему ты не остановил меня тогда? Почему дал уйти? Ты устал от меня? Увидел в моих глазах глаза моей падшей матери и испугался? Ты сдался? Или тебе было просто интересно, насколько далеко я смогу зайти? Ведь скажи ты мне тогда своё твёрдое нет, запри ты меня в комнате, накричи ты тогда на меня и даже дай пощечину, я бы остался. Я бы злился и плакал, но остался. А потом, быть может, даже забыл бы обо всем и снова жил жизнью твоего верного послушного пса. Или ты правда наивно верил мне, или просто хотел верить?

У Итана было много людей. Пустующий бар, каким я привык его видеть, был забит полностью. Казалось, его стены вот- вот пойдут по швам и он, не выдержав, треснет, выкидывая всех нас на грязные улицы, в помойные ямы. А, как я потом убедился, это место так обычно и поступало со своими посетителями – высасывало из них жизнь, переваривало, превращая в непонятный комок недочеловека и избавлялось в ближайших сточных канавах, лишая всего человечного, что было в этом сгустке перемолотой судьбы раньше.