Моя жизнь

Четвертым находившимся в лифте человеком был парижанин, так же, как и остальные, являвшийся членом «Лайонс клаб». Он приехал с ними потому, что северовьетнамцы говорили по-французски. Все они прибыли в Москву, не имея никаких гарантий, что русские позволят им вести переговоры с вьетнамцами, а если и позволят, то они узнают что-то новое. Никто из них не говорил по-русски. Они спросили меня, не знаю ли я кого-нибудь, кто бы им помог. Моя давняя знакомая Никки Алексис изучала в Университете им. Патриса Лумумбы английский, французский и русский. Я познакомил их с нею, и они все вместе два дня ходили по инстанциям — устанавливали контакты с американским посольством, просили помощи у русских и, наконец, встретились с представителями Северного Вьетнама. Усилия, предпринятые г-ном Форсом и его друзьями по розыску его сына и еще нескольких пропавших без вести американских солдат, очевидно, произвели впечатление. Им пообещали изучить вопрос и сообщить о результатах. Несколько недель спустя Генри Форс узнал, что его сын погиб при падении самолета. Теперь он, по крайней мере, избавился от неопределенности. Я вспомнил о нем, когда, будучи президентом, занимался решением вопросов, связанных с возвращением на родину американских военнопленных и поиском пропавших без вести, а также пытался помочь Вьетнаму получить сведения о более чем 300 тысячах его граждан, судьба которых оставалась неизвестной.

Шестого января Никки и ее подруга-гаитянка Элен посадили меня на поезд, следующий в Прагу, один из красивейших городов Европы, еще не оправившийся после подавления в 1968 году советскими войсками «Пражской весны» — возглавляемого Александром Дубчеком движения демократических реформ. Я получил приглашение остановиться у родителей Яна Кополда, с которым мы играли в баскетбол в Оксфорде. Кополды оказались приятными людьми, чьи судьбы тесно переплелись с судьбой современной Чехословакии. Отец г-жи Кополд, работавший главным редактором коммунистической газеты Rude Pravo, погиб, сражаясь с нацистами в годы Второй мировой войны. Его именем назван один из мостов в Праге. Супруги Кополды были учеными и горячими сторонниками Дубчека. Г-жа Кополд показывала мне город днем, когда остальные члены семьи были на работе. Они жили в прекрасной квартире в современном высотном доме, из окон которой открывался чудесный вид на город. Меня поселили в комнате Яна. Я был настолько потрясен всем увиденным в Праге, что вставал по три-четыре раза за ночь, чтобы просто полюбоваться линией горизонта.

Кополды, как и все чехи, с которыми мне довелось познакомиться, твердо верили, что смогут вернуть свободу. Они заслуживали ее, как и любой другой народ на земле. Это были умные, гордые и решительные люди. Проамериканские настроения были особенно сильны среди молодых чехов. Они поддерживали действия нашего правительства во Вьетнаме только потому, что мы, в отличие от Советов, выступали за свободу. Г-н Кополд однажды сказал: «Даже русские не могут вечно игнорировать законы исторического развития». Он был совершенно прав. Двадцать лет спустя «бархатная революция» Вацлава Гавела возродила надежды «Пражской весны».

Через десять месяцев после того, как я расстался с Кополдами и вернулся в Оксфорд, я получил от них письмо, написанное на простом листе белой бумаги. Текст, заключенный в черную рамку, гласил: «С безмерной скорбью извещаем друзей о том, что 29 июля в университетской клинике города Смирна, Турция, в возрасте двадцати трех лет умер Ян Кополд... Долгое время он мечтал увидеть то, что осталось от греческой культуры. Неподалеку от Трои он упал с большой высоты и скончался от полученных травм». Мне очень нравился Ян с его веселым характером и необыкновенным умом. Когда мы познакомились, он переживал внутренний конфликт: его сердце разрывалось между любовью к Чехословакии и любовью к свободе. Жаль, что он не дожил до того дня, когда смог бы соединить в своей душе эти два чувства.

После шести дней, проведенных в Праге, я сделал остановку в Мюнхене, чтобы вместе с Руди Лове принять участие в местном карнавале — «фашинге», после чего вернулся в Англию с новой верой в Америку и демократию. Я понял, что, несмотря ни на что, моя страна по-прежнему оставалась маяком для людей, недовольных властью коммунизма. По иронии судьбы, когда я баллотировался на пост президента в 1992 году, республиканцы пытались обратить эту поездку против меня, заявив, что в Москве я водил компанию с коммунистами.