Моя жизнь

Мехмастерские представляли собой нечто вроде КБ (конструкторского бюро). Что в них делалось, трудно сказать. Кужма изобретал катер, но в основном там работники пропадали от тоски. Мне с ними мало приходилось общаться. Они сидели от меня далеко, в другом здании. Только если сами ко мне заходили. Один был авиационным инженером (говорил, что генералом). У двух-трех были жены, остальные жили с какими-то местными женщинами в великой нужде, как и все.

Мой дорогой муж хоть и говорил, что с его женой нельзя соскучиться, я могла сказать то же и о нем. Он подсчитал, что со времени его освобождения и до реабилитации его выгоняли с работы «за неблагонадежность» 14 раз. На сей раз случилось так. Приехал из Красноярска большой начальник Сенькин. Поселили его в гостинице. Первым делом он потребовал «бабу». Хозяева города растерялись, но предоставили. На другой день он «обследовал» деятельность треста Енисейсклес. Все нашел в порядке, кроме «засоренности» в аппарате треста Леней. «Немедленно убрать». – «Слушаюсь», – сказал директор Встовский (он был после Петрова, умный человек, инженер, прекрасный хозяйственник, после нашего отъезда его посадили на десять лет за какие-то хозяйственные провинности[132]). Этот Встовский сказал: «Слушаюсь» – и оставил все по-старому. Но Сенькин был тверд. Он запросил выполнение приказа: срочно оформили Ленино увольнение с одной должности и назначили на другую. Послали Сенькину приказ об увольнении. Он успокоился.

10. Реабилитация, возвращение в Москву (1953–1960)

В Москве женился сын Леня, но к нам они не приехали, денег не было. Жили мы в тоске и моральной безнадежности. И вдруг 1953 год. Свет надежды: Сталин умер. Люди плакали или делали вид, что плачут. Все были растеряны: что-то будет? И вдруг реабилитация врачей. Что тут было! Я услышала по радио, стала звонить Лене, услышала дрожащий от радости голос. Я не могла сидеть, пошла в бухгалтерию, там уже знали. Я сказала: «Какие люди». Никто даже глаз не поднял. В кабинете директора наш партийный деятель рвал портрет Берии: «Изменник – кого выпустил». У моего «финансиста» лицо перекосилось от злости, инженеры съежились в своем КБ. У меня от радости все дрожало внутри. Вечером побежали к Дубровским. Обсуждали положение до ночи. Надежда вспыхнула. Послали меня в Абакан в командировку. Наши мастерские должны были строить новое здание, а как к этому приступить, не знали. Наших инженеров нельзя было посылать, так как они все были поселенцами и их не выпускали местные органы. Меня и послали. В Красноярске ко мне присоединилась еще одна женщина, тоже командировочная, вполне выдержанная. Нам было удобно вдвоем и с гостиницей, и вообще в чужом городе. Два дня я работала, на третий – прихожу в плановый отдел. Вижу, с начальником какой-то интеллигентный человек – что-то неладное. Стоило моей спутнице, она тоже тут была, отвернуться, как он мне тихонько говорит (как только почуял родную душу – не знаю): «Берия арестован». Его лицо дрожало от радости, и мое, видимо, выразило нечто подобное. Но это услыхала моя спутница и строго сказала: «Об этом не стоит болтать, надо еще проверить». Мой собеседник опустил глаза и больше их не поднимал, пока мы были в комнате. Страх был еще всюду. А вдруг и правда об этом нельзя еще говорить. Ознакомилась я с опытом строительства. Одно только можно сказать: наши старые церковные мастерские были куда лучше организованы. Приехала я в Енисейск, а там уже все бурлит от слухов: будут давать паспорта, будут реабилитировать. ХХ съезд! Мы знали только часть правды. О существовании «Красной книжечки», где Хрущев сообщил о всех подробностях, мы не знали еще[133].