Моя жизнь

После смерти Сталина Леня написал очередное заявление о пересмотре дела. И в июле получил обстоятельный ответ от военной прокуратуры, что дело много раз проверялось и на этот раз проверено и отказано в пересмотре. Олечка, наша дочка, пошла в прокуратуру, и ей там сказали: «Спасибо, что не расстреляли». Несмотря на все это, надежда теплилась. Несколько месяцев спустя начали выдавать паспорта с отметкой «минус пять». Это значит: минус Москва, Ленинград, Киев, Одесса и еще какой-то город[134]. У нас в мастерских первым получил извещение, чтобы приходил получать паспорт, один очень симпатичный инженер Киселев, еще молодой, лет сорока двух, кажется, из Пскова. Он ходил за мной весь день и пошел провожать домой. По дороге говорил о планах на дальнейшую жизнь. Когда я вошла в дом, то увидела, что Леня стоит в дверях с растерянным несчастным видом и держит в руках длинный коровий хвост. Я, еще не сообразивши всей трагичности происшедшего, залилась от хохота. Это было действительно трагично для коровы. У нашей милой Дочки был длинный хвост с пушистой кисточкой на конце. В Енисейске это было спасением от гнуса. Она своим хвостом со всего тела смахивала слепней, оводов и прочий гнус. А теперь у нее осталась маленькая культяшка. Вообще, она должна была погибнуть. Судьба ее нам неизвестна. Нам все здесь опостылело. Мы думали только о паспорте. Болезненно томительно тянулось время. И вот, наконец, Леня получает паспорт. Правда, с «минус пять». Жить можно только не ближе 100 км от Москвы. Мы знали, что все города, вроде Александрова, по кольцу заселены людьми с такими паспортами, которые надеялись на реабилитацию, или не надеялись, так селились поближе к Москве, к своим близким. Тут у нас с Леней выявились коренные разногласия. Он: «Куда мы поедем? Вот будет реабилитация, поедем в Москву». Я: «Поедем в Москву и будем добиваться реабилитации». Моя точка зрения возобладала.

Мы в несколько дней распродали все свое имущество. Дом достался тому «деятелю», который топтал портрет Берии за то, что тот (якобы) выпустил врачей. Все ссуды Ленины достались ему. Он же нам отдал деньги. Милая бедная Дочка досталась Халиле, хозяйке квартиры. Леню на работе Встовский (директор треста) отправил так, что Леня был и удивлен, и растроган. Ему дали командировку в Москву с последующим увольнением, выписали премиальные. Укладывали наши вещи, зашивали и надписывали один художник с женой. Они просто нищенствовали в Енисейске, и мы на радостях отвалили им 500 рублей. Они нас и провожали. И вот, наконец, в четыре часа утра пришвартовался к пристани пароход, который и увез нас в Красноярск.

Выехали мы из ссылки. Леня полон душевных сил и здоровья. Я больная и покончившая навсегда с работой и с общественной жизнью. До сих пор смотрю с завистью на работающих людей, как они приходят на работу, как – видно по лицам – освобождаются от своих домашних забот, как перестраиваются душевно для работы, попадая в другой мир. Мне всегда казалось, что эта перестройка души, смена впечатлений много значат для душевного здоровья человека. Я этого лишилась. И все мои интересы с этого времени были связаны только с Лениными делами и делами наших детей. Такими мы выехали из Енисейска. В Красноярске зашли проститься к Петрову, начальнику Красноярсклеса, который нас взял на работу еще в Енисейске. Он сидел печально в кабинете один за чистым столом и скучал. Повысили человека! Он, видимо, уже был болен. Нас встретил очень радушно и, видимо, был тронут. Он умер от рака через несколько месяцев.