Моя жизнь

На одной очередной подмосковной квартире его предупредил хозяин, что им интересуются «органы». Яков тут же уехал в Ленинград. Там он торопился закончить книгу, перепечатал и раздал своим знакомым на хранение три экземпляра. И на радостях написал свой новый адрес своей очередной приятельнице в Подмосковье. Тут же его и забрали снова. Один экземпляр книги оказался у его приятельницы на Украине. При бегстве она взяла с собой только этот экземпляр. При бомбежке поезда он разлетелся на листочки. Что с ней было – не знаю. Как погиб второй экземпляр, я не помню. Третий экземпляр Яков начал искать, когда приехал из тюрьмы второй раз в 1950 каком-то году[69], тоже был освобожден по состоянию здоровья. Должен был жить в Мичуринске. Ему все помогали, но найти книгу не могли. Надо сказать, что, когда он приехал в Москву, предварительно послал своим приятелям телеграммы, чтобы его встретили. Его и встретили – Ибрагим Соколин (профессор[70]) и еще кто-то. Но Яков вышел из вагона, встал перед портретом Сталина, показал ему кулак и стал во весь голос матерно ругаться. Приятелей сдуло как ветром. Он остался на перроне один. Почему его не тронули – непонятно. Он поехал к нам на Зубовский бульвар, рассчитывая, что я дома (о Лене он знал, что он в лагере). Дома он застал Ольгу и Марка. Там его встретили хорошо. Он еле разобрался, что Оля – та девочка, портрет которой двадцать лет тому назад стоял на его письменном столе. Он побрился, помылся, его накормили. Он тут же сказал Марку: «Вот вы – член партии, а встречаете врага народа как родного – все вы двуличные». Пришлось Оле разъяснять, что они знают его как друга их родителей. Пришел Леня (сын) с работы и проводил Якова до метро. Это посещение было очень опасным, так как в той комнате, которую запечатали при аресте Лени, жила сотрудница КГБ («Я 20 лет в органах работаю секретным сотрудником»). Потом Яков уехал в свой Мичуринск. Там нашел какую-то женщину, с которой стал жить, и начал искать третий экземпляр своей рукописи. Он его не нашел и, потеряв надежду, покончил с собой. Но все это было потом, а пока хочется написать о нескольких эпизодах, связанных с Яковом. Когда нам дали в 1932 году трехкомнатную квартиру на Зубовском бульваре и мы переехали из своей 16,5‐метровой комнаты, Яков, который был всегда гол как сокол, прислал нам пианино, оставшееся после Ксении, хотя мог его продать. Прислал, чтобы Леня мог играть, пока мы не купим себе рояль. Помню, как однажды были у нас гости по какому-то случаю. Было поздно, все разошлись, остались только самые близкие. Было хорошо и не хотелось расходиться. Мы, несколько человек, сели на диван и Яков спел – сыграл с самого начала и до конца «Золотой петушок»[71]. Эта опера вошла в душу навсегда в исполнении Якова. Леня Якова мало сказать любил, а как-то даже поклонялся ему.