Моя жизнь

В 1932 году Пашуканис узнал, что создается строительный кооператив для ученых. Леня этого не знал, ему и в голову не приходило интересоваться этим. Пашуканис сказал: «Одна старая профессура записалась, а нашим что? Леонид, записывайтесь немедленно!» В этом кооперативе одновременно можно было записаться и на дачу. Леня сказал: «Это еще зачем?» Пашуканис сказал: «Записывайтесь!» А как выплачивать? Все гонорары шли потом на кооператив. Выстроили дом. Квартиры распределили. Нам – самая плохая в нижнем этаже, с окнами на улицу. Вечером нам кто-то сказал: «Немедленно занимайте квартиру, иначе в нее кто-нибудь въедет». Мы тут же поехали, захватив кое-какие вещи, взломали замок и заняли квартиру. Трахтенберг таким же манером въехал в свою квартиру, хотя она и не была кооперативная. Жилищный кризис был ужасный. Ведь прошло столько лет (около двадцати лет с начала Первой мировой войны), когда ничего не строилось и не ремонтировалось, а население Москвы непомерно росло. На другой день мы перевезли свою мебель из 16,5‐метровой комнаты на Усачевке в дом № 16, кв. № 16. Квартира была трехкомнатная, светлая, солнечная. Кухня была очень большая, метров 14. Мы так радовались. Леня ходил из комнаты в комнату важный. Мы все трое: Олечка четырех лет, Ленечка семи лет и я – ходили за ним следом. Где он садился, там и мы садились. Стульев еще не хватало. В большой комнате было окно фонарем и под ним две батареи были соединены отопительной трубой. Там садились ребята. Тогда еще они туда умещались и, как птенцы из гнезда, выглядывали. Они от удивления ничего не говорили, только слушали и смотрели, мы и сами были оглушены таким счастьем. Первое, что мы сделали, – сообщили родителям Лени, что если они хотят приехать, то одна комната в их распоряжении. Они немедленно приехали. Кое-как стали покупать мебель. То стул (один еще до сих пор у меня), то столик (он еще на даче). Яков прислал пианино. Его роскошный жест нас потряс. Многие за нас радовались. Было новоселье – вот тогда-то, кажется, Яков и спел «Золотого петушка».

Жизнь шла все напряженнее. Леня приходил, когда я или уже легла, или спала. Ведь мне надо было вставать в шесть часов, чтобы к восьми успеть на завод «Электросвет» на Пироговской. Мы с ним не виделись и общались записками. Иногда ходили в театр. Я – прямо с завода, часто в спецовке. Леня вечно опаздывал на первое действие. Но театр мы любили очень и знали все театры и студии. В кино ходили редко.

На Остоженке (Метростроевская) жил мой отец со своей женой Евстолией Павловной. Он очень часто к нам заходил вечером. Чаще всего заставал меня уже в постели. Посидит, поговорит и уйдет. К Якову Львовичу раза два в неделю приходил дядя Николай Васильевич Гусев, муж Прасковьи Яковлевны. Они жили тоже на Остоженке в Турчаниновом переулке. Дядя приходил, садился за стол. Тут же ставилась шахматная доска. Они с Яковом Львовичем часок-другой играли, выпивали по чашке чая и расходились. Больше друзей у Якова Львовича не было. У Ревекки Абрамовны была подруга Елена Моисеевна Батрак. Они с мужем при царе маялись по тюрьмам и ссылкам. У них был один сын. Они обосновались в Москве, получили квартиру от Общества старых политкаторжан[73]. Елена Моисеевна говорила: «Ну вот, теперь мы устроены на старость: квартиру обставим, пенсию имеем, будем спокойно доживать». Ее мечты были напрасны. Их с мужем, как бывших когда-то эсеров, арестовали. Он где-то погиб, а она просидела в лагере десять лет и вернулась, и доживала со своей внучкой в Москве. Сын погиб на фронте. Когда она была в лагере, ей дали работу в свинарнике, где она и жила. Она была счастлива, что живет со свиньями, а не в общем бараке. Это было потом, а пока она приходила часто к Ревекке Абрамовне. Они вспоминали молодость и обе молодели. Была еще (забыла фамилию) ученица Якова Львовича по Красноярску, тоже иногда заходила. Вот и все знакомые родителей. А переехали они в Москву ради сыновей. Работа Якову Львовичу не очень нравилась. Словом, они потеряли свою самостоятельность. Не нужно родителям гоняться за детьми! Вырастили, выучили – пусть живут. Своим присутствием нужно только или помогать, или радовать. Не дай бог обременить собой детей своих.