Моя жизнь

Был у нас дружочек настоящий – наша нянька Дуняша, маленькая, щупленькая, беззубая, хотя не старая. Обожала Леню старшего, боготворила Олю и Леню маленького. Меня терпела. Без нее нам было бы туго. Особенно детям. Дети были окружены такой ее любовью и заботой: «Не та мать, которая родила, а та, которая воспитала». Это ее любимая поговорка. Я очень ценила ее отношение к детям, поэтому не очень придиралась к чистоте и порядку. Мне, например, приходилось каждое воскресенье, когда она уходила в гости с утра, делать генеральную уборку. Вымыть три комнаты, коридор и кухню мне было очень трудно – сердце все время пошаливало. Но я не пикала. Много лет спустя, когда мы были в Енисейске в ссылке и жили в комнатенке в татарском доме, мы получили от нее письмо с просьбой разрешить ей приехать к нам. Она в то время жила в няньках у академика Панкратовой, а там была еще прислуга. Платили ей много денег и отдельно «на фрукты». А мы сами тогда покупали и ели коровьи головы, на мясо денег не было. Но это было потом, а пока жили таким котлом: семь человек в трех комнатах. Наши дети: Леня (мы его звали Ленька) и Оля (звали мы ее Олька), и до сих пор я зову их Ленька и Олька. Оба были веселые и здоровые, всегда занятые своими делами, нам доставляли мало забот, не болели ни скарлатиной, ни дифтерией, ни коклюшем.

Один раз Леня очень болел, у него распухла шея, огромная опухоль, твердая как камень – Людовикова ангина[74]. Леня-отец проявил бешеную энергию, чтобы добиться известного по этим делам профессора Арендта – внука врача, который лечил Пушкина[75]. Пришел очень молчаливый, с очень тонким лицом человек, сел у окна и стал ждать своего ассистента. Пришел молодой человек, сказал мне тихо, что они не гарантируют благополучного исхода и что «все может быть». Посмотрел на меня и сказал: «Не ломайтесь», вывел меня из комнаты, отца оставил. Потом Леня-отец мне рассказал, что под общим наркозом разрезали кожу на шее и пальцами стали отслаивать, вырывать и выбрасывать это дикое мясо. Перевязали Леньке голову, разбудили его, и он громким голосом сказал: «Спасибо, доктор, в цирке было очень интересно».

Ленька был спокойный, разумный, способный, рассудительный мальчик. В школе среди ребят был вечным арбитром, к нему ходили разбирать недоразумения. Он был в отношении Ольки настоящий рыцарь, защищал, уступал, был старшим. Олька совсем другая – маленькая, крепенькая, с золотистыми завитушками, большими серыми глазами, веселая, остроумная, жаждущая деятельности. Уроки она готовила сразу после школы, быстро и убегала во двор. Дом был населен учеными, хулиганов не было, и мы были за них спокойны. Собак тогда не было, самим бы быть сытыми. Сейчас в этот двор детей не пускают, полно гуляющих собак, и он загажен. Однажды я пошла искать Леньку во дворе, увидела его на заднем дворе, он мчался, согнувшись с палкой наперевес, по крышам сараев. У меня замерло сердце – сараи были старые. Но что поделаешь, не могла же я ему сказать: гуляй под ручку с Олей во дворе. Олька зимой приходила с ног до головы в снегу облепленная. Она вваливалась в дом вся радость, сияние, свет. Недаром впоследствии из лагеря Леня писал «наша светлая дочка». Нянька выскакивала с ней на улицу, очищала ее веником, затем ее шубка, валенки, штаны сушились дома на батарее. Ленька сразу попал в очень плохую школу, где было невероятное хулиганство, и отцу стоило больших хлопот и усилий перевести его в показательную школу, где директриса была Мартынова, заслуженная учительница, очень выдержанная. Впоследствии, когда нас арестовали, она говорила детям: «Не общайтесь с Гинцбургами, это дети врага народа». Но это было потом, а пока что Ленечка учился на пятерки.