Моя жизнь

Приходил к нам Юрий, устраивал с ребятами содом. Он очень их любил, особенно Ольку за ее веселый нрав. Дедушка Флоренский всегда приходил с подарками, ласковый, тоже обожал своих внучат. Дома дедушка Гинцбург всегда был рад с ребятами заняться. Бабушка была, по-моему, совсем равнодушна к детям, она любила Бобину дочку Аню. Наверно, потому, что меня не любила, а дедушка меня любил. Зимой были елки. Летом вывозили детей на дачу. Мы все работали, бабушка не оставляла дедушку одного в Москве, и дети обычно всю неделю до субботы жили с Дуняшей. Однажды мы сняли – это все заботился Леня – избу в селе Троицком в Серебряном бору. Ленька первым побежал осматривать избу (большой пятистенный дом, его половина). Выбегает с испуганным лицом и шепчет: «Мама, там много портретов цыган» (нянька их пугала цыганами). Пришлось мне разъяснять, что такое иконы и иконостас. Дуняша завела детей в церковь, хотела сама посмотреть, хотя была совсем не религиозна. В церкви было мало молящихся. Олька повертелась-повертелась и своим звонким голосом на всю церковь заявила: «Не вижу, где же здесь обезьяны». Она решила, что ее привели в цирк. Нянька схватила ее и бегом домой. Смеялись все очень. Книг у детей было всегда на все возрасты много, и они много читали. Но и с ребятишками носились по деревне много. Словом, дети были счастливы. Мы тоже были счастливы, но, как все счастливые люди, не замечали этого и поглощены были всякими заботами. Как мы снабжали детей продовольствием – не помню. Видимо, этим занимался Леня. Об одном я жалею – мы не пели, не умели петь, не имели голосов. Леня был прекрасный пианист. Феликс Кон говорил, что такого исполнения Шопена он никогда не слышал. Но повторить мотив, напеть его он не мог. Сколько мы потом ни пытались учить детей музыке, ничего не вышло. Оля потом до старших классов играла, но без охоты и сейчас с удовольствием вспоминает, что когда-то могла сесть за рояль и что-то сыграть.

Леня (большой) всегда при первой возможности стремился домой. Однажды он задержался на каком-то заседании и приехал на переправу через Москву-реку в Троицке, когда она уже не работала. Он привязал все свои вещи к голове и переплыл реку – вспомнил Енисей. Он не выносил, когда меня не было дома. Однажды он пришел домой (в городе) ужасно усталый немного раньше, чем должен был прийти, а я ушла навещать своих на Остоженке. Я шла уже домой, как вижу, навстречу мне несется в развевающемся светлом пальто мой дорогой муж. Он не стал ужинать без меня, какой-то встревоженный, увидел меня и успокоился. Сразу все стало на свои места, он начал с ходу рассказывать о своих делах. Поэтому я всегда считала, что минуты разлуки – это самое тяжелое в жизни. Потом пришлось расстаться на годы. И мы все-таки выдержали. Леня-отец всегда чему-то радовался, удивлялся, восхищался, сочувствовал и много помогал. Помню, как он хлопотал путевку для сестры своего умершего от туберкулеза товарища по гимназии. Он ее купил за свой счет, но было уже поздно. Она поехала, но это ей не помогло, ей тоже не было тридцати лет. Помогал Якову в тюрьме. Спасал Зину Старосельскую от высылки из Москвы. Помню, как к нам пришел Лев Козлов, наш гимназический приятель, один из моих рыцарей, пианист, и просил взять на лето его сына, сверстника Леньки. Нянька рвала и метала, но мальчуган прожил лето у нас. Потом его мать говорила, как он рассказывал и много лет не мог забыть это лето, и все говорил, что я приходила и перед сном их всех (тогда еще племянница Аня у нас жила) целовала. Как мало нужно ребенку, который заброшен. Их было у Левы два сына, и оба стали слесарями. Он не сумел дать им высшего образования.