Моя жизнь

Когда снова посмотрела в недобрые глаза дамы на портрете, казалось говорившей: «Не это ли я предсказывала – все ведет к смерти?» – я почувствовала такой ужас, что выбежала в коридор и стала умолять Огастина отвезти меня в другой отель.

Мы сели на судно, прибывшее из Бриндизи, и одним прекрасным утром прибыли в Корфу. Казалось, вся природа радуется и улыбается, но я не находила в ней утешения. Те, кто был со мной рядом, говорят, что целыми днями и неделями я сидела, устремив взгляд в пространство. Я не замечала времени, вступив на угрюмую землю уныния, где не существует желания ни жить, ни двигаться. Когда встречаешь настоящее горе, невозможно его выразить ни жестами, ни словами. Словно Ниобея, превращенная в камень, я сидела и ждала уничтожения в смерти.

Лоэнгрин находился в Лондоне. Если бы он приехал ко мне, возможно, мне удалось бы выбраться из этой ужасной, подобной смерти, комы. Возможно, если бы я ощутила объятия теплых любящих рук, смогла бы вернуться к жизни.

Однажды, попросив, чтобы никто меня не беспокоил, я, сложив руки на груди, безжизненно лежала в постели в своей комнате с затемненными окнами и вновь и вновь повторяла свое мысленное послание Лоэнгрину: «Приди ко мне. Ты мне нужен. Я умираю. Если ты не придешь, я последую за детьми».

Я снова и снова повторяла это, словно слова литании. Поднявшись, я обнаружила, что уже полночь. Затем я уснула тревожным сном.

На следующее утро Огастин разбудил меня, держа телеграмму в руке.

«Ради бога, сообщите, что с Айседорой. Немедленно выезжаю в Корфу. Л.».

Последующие дни я ждала с первым проблеском надежды, явившимся мне во мраке.

Однажды утром явился бледный и взволнованный Лоэнгрин.

– Я думал, ты умерла, – сказал он.

И он рассказал мне, что однажды днем, когда я послала ему свое сообщение, я предстала перед ним туманным видением у изножья его кровати и произнесла именно те слова, которые так часто повторяла: «Приди ко мне. Приди ко мне. Ты мне нужен. Если ты не придешь, я умру». Получив доказательство существования телепатической связи между нами, я прониклась надеждой, что это непосредственное проявление любви сможет избавить меня от страданий, вызванных несчастьями последних дней, вновь пробудить в груди чувства; и мои дети смогут вернуться, чтобы утешить меня на земле. Но этому не суждено было осуществиться. Лоэнгрин не смог вынести моей острой тоски, моей скорби. Как-то утром он уехал – внезапно, без предупреждения. Я видела пароход, отплывающий от Корфу, и знала, что на борту его Лоэнгрин. Я видела, как пароход удалялся по голубой воде, и чувствовала, что снова остаюсь в одиночестве.

Тогда я сказала себе: «Или я должна тотчас же покончить с жизнью, или же изыскать какие-то способы выживания, несмотря на гнетущую боль, терзающую меня день и ночь». Ибо каждую ночь, во сне или наяву, я снова и снова переживала то ужасное последнее утро, слышала голосок Дейрдре: «Угадай, куда мы сегодня поедем», слышала слова няни «Мадам, может, им лучше сегодня не выезжать» и свой решительный ответ: «Вы правы. Оставьте их дома, дорогая няня, оставьте их и не выпускайте сегодня никуда».

Реймонд приехал из Албании. Он, как всегда, был полон энтузиазма.

– Страна в нищете. Деревни разорены, дети голодают. Как ты можешь оставаться здесь, предаваясь своему эгоистическому горю? Приезжай и помоги накормить детей… утешить женщин.

Его уговоры возымели действие. Я снова облачилась в свою греческую тунику и сандалии и последовала за Реймондом в Албанию. У него были в высшей степени оригинальные методы организации лагеря помощи албанским беженцам. Он отправился на рынок в Корфу и приобрел там необработанную шерсть, погрузил ее на нанятое им судно и отвез в Санти-Каранту, главный порт для беженцев.

– Но, Реймонд, как ты собираешься накормить голодных необработанной шерстью? – спросила я.

– Подожди, увидишь, – ответил Реймонд. – Если бы я купил им хлеб, его хватило бы только на сегодняшний день; но я привожу им шерсть, а это для будущего.

Мы высадились на скалистом берегу Санти-Каранты, где Реймонд организовал свой центр. Вывешенное объявление гласило: «Желающие прясть шерсть будут получать по одной драхме в день».

Вскоре выстроилась очередь бедных, худых, изнуренных голодом женщин. За драхму они покупали маис, который греческое правительство продавало в порту.

Вскоре Реймонд снова направил свое небольшое судно в Корфу. Там он отдал распоряжение плотникам сделать ткацкие станки и, вернувшись в Санти-Каранту, объявил: «Кто хочет ткать из шерстяной пряжи ткань с узорами за одну драхму в день?»

Толпы голодных обратились к нему за работой. Эти узоры Реймонд позаимствовал с орнаментов древнегреческих ваз. Вскоре женщины сидели в ряд у моря и ткали, а Реймонд научил их петь в унисон с работой. Когда узоры были вытканы, получились прекрасные покрывала, которые Реймонд отослал в Лондон, где они были проданы с пятидесятипроцентной прибылью. За счет этой прибыли он смог устроить пекарню и стал продавать хлеб в два раза дешевле, чем греческое правительство продавало маис. Таким образом он основал свою деревню.